Приключения Кавалера и Клея - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Чабон cтр.№ 12

— Зачем же тогда опять его двигать? — спросил Йозеф у своего старого учителя, пока они стояли у здания в стиле модерн, давным-давно выцветшего и заляпанного сажей, к которому их направили члены тайного круга. Йозеф нервно подергивал себя за фальшивую бороду, от которой у него нешуточно чесался подбородок. Он также носил усы и парик, сплошь рыжеватые, хорошего качества, а также тяжеловесные круглые очки в черепаховой оправе. Разглядывая тем утром свое отражение в корнблюмовском зеркале, Йозеф вдруг потрясенно сообразил, что в костюме из харрисовского твида, пошитом специально для поездки в Америку, он вполне убедительно сходит за шотландца. Однако ему было совершенно неясно, каким образом сходство с шотландцем на улицах Праги должно было отвлечь внимание прохожих от него и от их с Корнблюмом задачи. Как и многим новичкам в искусстве маскировки, Йозефу казалось, что вряд ли он привлек бы к себе больше внимания, даже если бы вышел из дома в чем мать родила, да еще с деревянной табличкой на груди, где были бы написаны его имя и фамилия.

Пока Йозеф оглядывал Николасгассе, сердце его билось о ребра, точно шмель об оконное стекло. За те десять минут, что потребовались им, чтобы дойти сюда от квартиры Корнблюма, Йозефу трижды попалась навстречу его родная матушка — или, вернее, три незнакомые женщины, чье сходство с госпожой Кавалер каждый раз заставляло потрясенно ахнуть. Он также получил напоминание о прошлом лете (одном из эпизодов, когда предположительно было разбито его младое сердце). В то лето всякий раз, как Йозеф направлялся в школу, в Немецкий клуб лаун-тенниса под Карловым мостом или поплавать в Военно-гражданский плавательный бассейн, постоянная возможность встретить некую фрейлейн Феликс делало каждый уличный угол и парадное потенциальным театром унижения и стыда. У Йозефа не было ни малейших сомнений, что, случись его матушке действительно мимо него пройти, никакие фальшивые усы преграды бы для нее не составили.

— Если даже они не могут его найти, кто тогда сможет?

— Уверен, они смогли бы его найти, — сказал Корнблюм. Свою бороду старый фокусник подверг тщательному уходу, выполаскивая оттуда медно-красную краску, которую он, как с шоком обнаружил Йозеф, уже многие годы использовал. Он также носил очки в проволочной оправе и широкополую черную шляпу, при этом вполне реалистично опираясь на тросточку из ротанга. Всю эту маскировку Корнблюм извлек из глубин чудесного китайского сундука, заметив мимоходом, что первоначально эти предметы принадлежали Гарри Гудини, который часто и умело пользовался маскировкой в крестовом походе всей своей жизни по выявлению и разоблачению фальшивых медиумов. — Думаю, страх здесь таков, что они очень скоро… — тут он изящно взмахнул носовым платком, а затем в него откашлялся, — вынуждены будут попытаться.

Выложив пару вымышленных имен, а также размахивая мандатами и удостоверениями, источника которых Йозеф так никогда установить и не смог, Корнблюм объяснил коменданту дома, что они посланы Еврейским советом (общественной организацией, никак не связанной с тайным кругом хранителей Голема, хотя порой с ним солидарной) обследовать данное здание в рамках программы по отслеживанию перемещения евреев в Прагу и внутри нее. Вообще-то подобная программа действительно существовала, проводимая полудобровольно и с тем нешуточным ужасом, который характеризовал все сношения Еврейского совета с Рейхспротекторатом. Евреи Богемии, Моравии и Судет сосредоточивались в городе, тогда как собственно пражские евреи насильно выселялись из их домов в сегрегированные районы, где две-три семьи порой занимали одну-единственную квартиру. Возникавшая в результате неразбериха не позволяла Еврейскому совету обеспечивать протекторат точной информацией, которую тот постоянно запрашивал; отсюда необходимость переписи населения. Комендант дома, где спал Голем и который протекторат отвел для проживания евреям, не нашел ничего подозрительного в легенде и бумажках Корнблюма, а потому без колебаний их с Йозефом туда впустил.

Начиная с самого верха и проделывая путь по всем пяти этажам здания, Йозеф с Корнблюмом стучали во все двери и махали своими мандатами, после чего аккуратно записывали имена и фамилии. Когда в каждую квартиру было набито столько народу и столь многих из этих людей недавно вышвырнули с работы, редкая дверь даже в середине дня оставалась неоткрытой. В некоторых квартирах отдельные жильцы заключили между собой строгие конвенции, в других же чистоту, порядок и этикет поддерживало счастливое сплетение характеров. Однако по большей части семьи не столько съезжались, сколько сталкивались, и в результате этого столкновения школьные учебники, газеты, трикотажные изделия, курительные трубки, ботинки, журналы, подсвечники, всевозможные безделушки, автомобильные глушители, манекены, фарфоровые вещицы и фотографии в рамках летели по всем сторонам, рассыпаясь по комнатам, где царила временная атмосфера аукционного склада. Во многих квартирах происходило дикое удвоение и даже двукратное удвоение мебели: диваны там стояли рядами, точно церковные скамьи, стульев было вполне достаточно, чтобы обеспечить ими солидных размеров кафе, целые джунгли люстр свисали с потолков, вверх тянулись рощи торшеров, часы стояли бок о бок на каминных полках, споря о том, кто из них вернее. То и дело вспыхивали конфликты — в традиционном духе пограничных войн. Белье развешивалось на веревках, которые отмечали демаркационные линии конфликта и перемирия. Повсюду вели свои дуэли радиоприемники, настроенные на разные станции; ручки громкости были вывернули до отказа, отражая всю враждебность намерений. В подобных обстоятельствах убежавшее молоко, пережаренная рыба или случайно брошенная грязная салфетка могли приобрести невероятную стратегическую значимость. Ходили рассказы о семьях, чье общение уже уменьшилось до злобного молчания, а связь производилась посредством враждебных записок. Трижды простой вопрос Корнблюма насчет знакомых среди жильцов имел результатом горестные вопли на предмет степеней родства или завещательные диспуты, один из которых чуть было не привел к кулачной потасовке. Осторожный расспрос жен и мужей, дедушек и бабушек не выявил ровным счетом никаких упоминаний о неком таинственном жильце или о двери, которая всегда оставалась закрыта.

Когда, после четырех часов нудного и утнетающего притворства, господин Крумм и господин Розенблатт, представители комитета по переписи населения Еврейского совета Праги, постучали в двери всех квартир дома, остались только три, где им не ответили, — и все три, так уж получилось, на четвертом этаже. Однако Йозефу казалась, что он уже видит в сутулой спине старика всю тщету их трудов. Хотя вряд ли бы его учитель это признал.

— Возможно… — начал Йозеф, а затем, после краткой борьбы, все же позволил себе закончить мысль: — Возможно, нам просто следует сдаться.

Йозефа совсем вымотала предложенная им шарада, и когда они снова вышли на тротуар, переполненный предвечерним потоком школьниц, чиновников, торговцев и домохозяек, волокущих свои авоськи с овощами и бумажные свертки с мясом, когда он понял, что все эти люди идут домой, до него вдруг дошло, что страх быть обнаруженным, лишенным маски, узнанным своими родителями сменился острым желанием снова их повидать. В любой момент Йозеф ожидал — нет, страстно желал — услышать, как матушка окликает его по имени, ощутить влажное прикосновение отцовских усов к своей щеке. Водянисто-голубое небо все еще хранило в себе остаток прошедшего лета. Сохранялся этот остаток и в цветочном благоухании проходящих мимо женщин. Вчера повсюду расклеили рекламные афиши нового фильма с Эмилем Яннингсом в главной роли, великим немецким актером и большим другом Рейха, к которому Йозеф испытывал виноватое обожание. Безусловно, еще оставалось время подумать, обсудить ситуацию в лоне семьи и выработать менее безумную стратегию. Мысль о том, что предыдущий план спасения Йозефа, при помощи обычных средств с паспортами, визами и взятками, неким образом можно вернуть к жизни и ввести в действие, завела успокоительный шепоток в его сердце.