– Ну, не знаю, примерно с неделю назад. Говорил, что едет с
раскопок в Сирии, там месье Парро, кажется, копает.
– А два француза, Андре и Жюве, при тебе не появлялись?
– Как же, – ответила Виктория. – У одного еще заболел живот,
он ушел в дом и лег.
– Это были наши люди, – сказал Эдвард.
– А зачем они приезжали? Меня искали?
– Н-нет. Я понятия не имел, где ты. Но Ричард Бейкер
находился в Басре одновременно с Кармайклом. Была мысль, не передал ли Кармайкл
что-то Бейкеру?
– Он жаловался, что у него в вещах рылись. Нашли они
что-нибудь?
– Нет. Ты постарайся вспомнить, Виктория, месье Лефарж
приезжал до этих двоих или позже?
Виктория отчаянно наморщила лоб, соображая, какой образ
действий приписать мифическому месье Лефаржу.
– Это было… Да, точно, накануне того дня, когда приезжали
они, – наконец заключила она.
– И что он делал?
– Ну что? Пошел на раскопки с профессором Понсфутом Джонсом.
А потом Ричард Бейкер увел их в дом смотреть ценные находки.
– Значит, пошел в дом с Бейкером. И они разговаривали?
– Наверно. Не станешь же рассматривать разные интересные
предметы в полном молчании, правда?
– Лефарж, – задумчиво повторил Эдвард. – Что еще за Лефарж?
Почему у нас на него ничего нет?
Викторию так и подмывало ответить: «Он родной брат миссис
Харрис».
[131]
Но она сдержалась. Очень это удачно она придумала месье Лефаржа.
Он теперь уже ей ясно представлялся – такой хилый, болезненный молодой человек
с усиками и черными волосами. И когда Эдвард попросил, она описала его точно и
подробно.
Автомобиль уже ехал по окраине Багдада. Но вот Эдвард
свернул на улицу, застроенную виллами в псевдоевропейском стиле, с балконами и
садиками. Перед одной из вилл стоял большой загородный автомобиль. Эдвард
остановился позади него, и они с Викторией вышли и поднялись по ступенькам на
крыльцо.
В дверях их встретила сухощавая смуглая женщина, Эдвард
заговорил с ней по-французски, и притом очень быстро, так что Виктория, знавшая
французский не ахти как, поняла только общий смысл: вот эта девушка, и перемены
должны быть произведены немедленно.
Француженка обратилась к Виктории и вежливо пригласила ее
следовать за собой.
Она привела ее в спальню, там на кровати было разложено
облачение монахини. По знаку француженки Виктория все с себя сняла, надела
грубую шерстяную рубашку, а поверх – темную ризу в широких средневековых
складках. Француженка приладила ей на голову монашеский плат. Виктория украдкой
взглянула в зеркало: бледное простое личико в обрамлении пышного белого платка,
мелко собранного под подбородком, выглядело каким-то неземным и невинным.
Француженка надела ей на шею нитку деревянных четок. И после этого ее,
шаркающую по полу подошвами слишком просторных грубых башмаков, вывела к
Эдварду.
– Годится, – одобрил Эдвард. – Смотри все время в пол,
особенно при мужчинах.
Затем к ним вышла сама француженка, тоже одетая монахиней.
Эдвард проводил их к большому автомобилю, за рулем которого теперь сидел рослый
смуглый мужчина в европейском платье.
– Дальше все зависит от тебя, Виктория. Выполняй в точности
то, что тебе будет сказано, – произнес Эдвард с металлом в голосе.
– А ты разве не едешь, Эдвард? – жалобно спросила Виктория.
Он улыбнулся.
– Мы увидимся через три дня, – сказал он. И с прежней
вкрадчивостью тихо добавил: – Не подведи меня, дорогая. Только тебе одной под
силу это дело. Я тебя люблю, Виктория. Не рискну при людях поцеловать монахиню
– но хотел бы.
Виктория по-монашески скромно опустила глаза, выполняя
полученные наставления, – но в действительности просто пряча взыгравшую ярость.
«Ну Иуда!» – мысленно выругалась она.
А вслух все так же любовно произнесла:
– Я, похоже, и вправду твоя христианская раба.
– Ну и умница, – сказал Эдвард. – И не волнуйся. Документы у
тебя в полном порядке, на сирийской границе все пройдет без сучка и задоринки.
Кстати, твое церковное имя – сестра Мария. Все бумаги у сестры Терезы, которая
тебя сопровождает, и она будет распоряжаться, а ты только смотри все выполняй –
не то, я честно тебя предупреждаю, быть беде.
Он отошел от дверцы, приветливо помахал рукой, и автомобиль
тронулся.
Виктория откинулась на спинку сиденья и принялась
обдумывать, как вести себя дальше. Можно, проезжая через Багдад или на
сирийском пограничном пропускном пункте, поднять шум, закричать: «Спасите!»,
заявить, что ее увозят насильно, против ее воли, – словом, так или иначе
выразить протест не откладывая.
К чему это приведет? Ясно, что всего вероятнее – к гибели
Виктории Джонс. Виктория заметила, как сестра Тереза деловито спрятала в рукаве
маленький пистолет. Ей не дадут возможности высказаться.
А можно подождать до Дамаска. И выразить протест там. Вероятно,
исход будет тот же. Или ее слова опровергнут с помощью показаний шофера и
монахини-спутницы. Предъявят документы, что она психически больна.
Самое правильное – принять их план и выполнить все, как они
требуют. Вернуться в Багдад под именем Анны Шееле и сыграть роль Анны Шееле до
конца. Потому что тогда, напоследок, неизбежно наступит мгновенье, когда она
очутится вне их власти, и Эдвард утратит контроль над ее действиями и словами.
Если поддерживать в Эдварде уверенность, что она пойдет ради него на все, то в
конце концов она окажется одна, когда надо будет встать перед делегатами
конференции и предъявить подложные документы, – и Эдварда там не будет. Что
может ей помешать тогда заявить: «Я – не Анна Шееле, а эти бумаги ложные и
сфабрикованные»?
Как это Эдвард не предусмотрел такую опасность? Вот уж
действительно тщеславие – слепящая сила. И ахиллесова пята.
[132]
Надо еще иметь
в виду, что Эдварду и его дружкам для выполнения их замысла без Анны Шееле
никак не обойтись. Подыскать другую девушку, похожую на Анну Шееле – чтобы даже
шрам был в том же месте, – не так-то просто. Виктория вспомнила, что у Дюбоска
в «Лионском почтовом» был шрам над бровью, а также искривленный мизинец, одно
от рождения, другое – результат несчастного случая. Такие совпадения бывают,
надо думать, крайне редко. Нет, эти «сверхчеловеки» нуждаются в маленькой
секретарше Виктории Джонс, а не она в них. И поэтому они у нее в руках.