Что, однако, волновало Соренсона в настоящий момент — черт, не волновало, а шокировало, — так это информация и последовавшее за тем факсом досье на вторую жену Кортленда Жанин Клунз. На первый взгляд это казалось невероятным, он так и сказал Дру Лэтему по засекреченному номеру телефона несколько минут назад:
— Я не могу в это поверить!
— То же говорил и Витковски, пока не прочитал сводку из Чикаго. А потом он сказал кое-что еще, скорее прошептал. Так тихо прошептал, но так ясно: «Она — зонненкинд. Дитя Солнца».
— Ты знаешь, что это значит, Дру?
— Карин объяснила. Дикость какая-то, Уэс, бред сумасшедшего. Младенцев, детей рассылать по всему миру...
— Ты кое-что упустил, — прервал его Соренсон. — Избранных детей, чистых арийцев, к родителям, чей общий коэффициент умственного развития выше двухсот семидесяти, заметь!
— Вы знаете об этом?
— Их называли продуктами программы «Лебенсборн». Офицеры СС где только можно оплодотворяли белокурых и голубоглазых североевропейских женщин — тех, что жили поближе к границам Скандинавии с обеих сторон.
— Это же абсурд!
— Это Генрих Гиммлер, идея была его.
— И она сработала?
— Если верить послевоенным разведданным, то нет. Пришли к выводу, что от программы «Лебенсборн» отказались из-за транспортных проблем и еще потому, что для медицинских тестов требовалось слишком много времени.
— Витковски не верит, что от программы отказались. После продолжительного молчания Соренсон сказал:
— Я был уверен, что отказались. Теперь уверенности поубавилось.
— Что, по-вашему, мы должны сделать, я должен сделать?
— Храни спокойствие и молчание. Если нацисты узнают, что Крёгер жив, они двинутся напролом, лишь бы его найти. И учти, коль скоро удача отвернется от тебя, с нашей стороны никого не убьют.
— Вы мне словно сосульку бросили за шиворот, Уэс.
— "Воспоминание о днях минувших", если позволишь исковеркать цитату, — сказал Соренсон. — Дай знать антинейцам, что трофей у тебя.
— Господи, зачем?
—Потому что в данный момент я никому не доверяю и прикрываю все наши фланги. Делай, как я говорю. Перезвони мне через час или даже раньше и держи в курсе событий.
Однако для ветерана разведки, а теперь начальника отдела консульских операций произошло уже и так слишком много. Никто и никогда не нашел ни одного зонненкинда. Даже с когда-то подозреваемых детей полностью сняли обвинения и признали их невиновными благодаря официальным бумагам и совершенно американизированным любящим парам, которые взяли осиротевших детей к себе. А теперь, невзирая на судебное разбирательство, выплыла возможная кандидатура зонненкинда. Взрослая женщина, когда-то ребенок нацистской Германии, а теперь чрезвычайно соблазнительная особа, преуспевающий ученый, поймавшая в свои сети высокопоставленное лицо Госдепартамента. Это ли не программа для Детей Солнца в действии!
Соренсон поднял трубку и набрал номер частного телефона директора ФБР, порядочного человека, о котором Нокс Тэлбот сказал: «С ним все в порядке».
— Слушаю? — ответили на другом конце провода.
— Это Соренсон из отдела консульских операций. Я вам не помешал?
— По этому телефону? Нет конечно. Чем могу быть полезен?
— Буду с вами откровенен. Я превышаю полномочия, заступая на вашу территорию. Но у меня нет выбора.
— Такое иногда случается, — сказал директор ФБР. — Мы никогда не встречались, но Нокс Тэлбот говорит, что вы его друг. А это для меня сродни безупречной репутации. В чем нарушение?
— Вообще-то я еще не заступил за черту, но намерен это сделать, ибо не вижу иного выхода.
— Вы сказали, у вас нет выбора?
— Боюсь, что так. Но операция не должна выходить за рамки К.О.
— Зачем тогда вы обращаетесь ко мне? Не лучше ли действовать в одиночку?
— Это не тот случай. Мне нужен кратчайший путь к цели.
— Говорите, Уэс, так ведь вас зовет Нокс, верно? А я — Стив.
— Я знаю. Стивен Росбишн, воплощение правопорядка.
— Мои ребята тоже время от времени выходят за линию ворот. Я был белым судьей в Лос-Анджелесе, и мне просто повезло, потому что чернокожие посчитали меня справедливым. В чем просьба?
— У вас есть подразделение в округе Марион, в Иллинойсе?
— Уверен, что есть. С Иллинойсом у нас старые связи. В каком городе?
— Сентралия.
— Это близко. Что нужно сделать?
— Собрать данные о мастере и миссис Чарльз Шнейдер. Их, возможно, уже нет в живых, и адресом их я не располагаю, но думаю, они эмигрировали из Германии в начале или середине тридцатых годов.
— Не так уж много.
— Понимаю, но в контексте нашего расследования и учитывая нынешние времена в Бюро может оказаться досье на них.
— Если оно у нас есть, вы его получите. Так в чем же ваше превышение полномочий? Я недавно в этой должности, но нарушения не усматриваю.
— Тогда позвольте объяснить, Став. Я занимаюсь внутренними делами, а это ваша область, и не могу дать вам обоснования. В прежние времена Джон Гувер, этот пес цепной, потребовал бы его у меня или бросил бы трубку.
— Я не Гувер, черт его побери, да и ФБР сильно изменилось. Если мы не можем сотрудничать, в открытую или нет, чего мы добьемся?
— Ну, в наших уставах это вроде бы четко оговорено...
— Их больше чтут, когда нарушают, скажем так, — прервал его Росбишн. — Дайте мне ваш секретный номер факса. Все, что у нас есть, получите в течение часа.
— Большое спасибо, — сказал Соренсон. — И еще. Как вы и предлагали, с этого момента я буду действовать в одиночку.
— Что за чушь?
— Дождитесь, пока вас пригласят на слушание в конгрессе, и на вас уставятся шесть кислых физиономий, которым вы явно не нравитесь. Тогда поймете.
— Тогда я вернусь в свою юридическую фирму, и жить мне станет намного легче.
— Мне нравятся ваши перспективы. Став.
Соренсон дал директору ФБР секретный номер своего факса.
Через тридцать восемь минут факсимильный аппарат в кабинете шефа К.О. издал громкий сигнал. От ФБР поступило сообщение, уместившееся на одной странице. Уэсли Соренсон взял его и начал читать.
"Карл и Иоганна Шнейдер приехали в США 12 января 1940 года, эмигранты из Германии, имели родственников в Цицероне, штат Иллинойс, которые поручились за них, утверждая, что у молодого Шнейдёра есть определенные навыки, которые позволят ему легко найти работу в технической области оптометрии. Ему был 21 год, ей 19 лет. Свой отъезд из Германии они мотивировали тем, что дед Иоганна Шнейдер был евреем, и она подвергалась дискриминации со стороны Арийского министерства в Штутгарте.