— Тут-то я согласен с вами, но не уверен, что аналогия уместна. «Холодная война» была реальностью, я сам ее продукт. И как юристы смогут отрицать то, что сейчас происходит? Это уже не утки в тире, как вы или спикер, а настоящие стервятники, вроде этого ученого Метца или британского помощника министра иностранных дел Моуздейла... Есть еще один, но об этом пока рано говорить.
— Я и не предлагаю сбавить темп в охоте на настоящих стервятников. Мне бы просто хотелось не дать еще больше раздуться той мании, когда в каждом видят только потенциального нациста, а не утку в тире. Да я уверен, вы согласны со мной.
— Согласен. Однако просто не представляю, что может дать слушание в сенате. Я вижу вокруг лишь шторм в восемнадцать баллов.
— Объясню на примере недавних событий. Начну с того деятеля, что служил в армии. Если б адвокат Салливан, консультировавший Оливера Норта, был бы вместо этого юристом в комитете сената, мистер Норт до сих пор сидел бы в военной тюрьме, а не собирался бы снова выставить свою кандидатуру. Куда проще — он был лжецом, нарушил военную присягу, обесчестил мундир и страну. А свои противоправные действия облек в форму выгодных для себя ханжеских расхожих фраз, сумев переложить свою вину на некую высшую субстанцию — читай, на Господа Бога. И получилось, что он не имеет никакого отношения к собственным порочным деяниям.
— Юрист, по-вашему, мог бы загнать его в угол?
— Одного я только что назвал, да таких еще с десяток наберется. В те дни мы, бывало, сидели с коллегами у нас в офисе, выпивали и следили за слушаниями по телевизору. Мы тогда устраивали шутливые дискуссии: кто из наших собратьев законников мог бы поставить этого завравшегося подонка на колени. Мы были из обеих партий, а потому остановились на пламенном сенаторе со Среднего запада, бывшем прокуроре. Он жутко нам досаждал, но адвокат был потрясающий.
— Думаете, ему бы это удалось?
— Нет вопроса. Понимаете, он тоже был военным пехотинцем и получил Знак Почета конгресса. Мы представляли, как выпустим его в голубой форме с пурпурной орденской лентой и золотой медалью на шее и натравим на этого вруна.
— И он бы справился?
— Я помню его слова: «Жалко времени на этого шакала. Я сейчас все силы трачу, чтобы привлечь промышленность в наш штат». Но думаю да, он бы пошел на это.
— Я осторожно пороюсь в нашей картотеке, — сказал Соренсон, вставая. — Но у меня все равно серьезные сомнения. Ящики Пандоры меня не привлекают, так повелось еще с войны. Подумать только, менее чем через час мне предстоит открыть один из них.
— Рассказать не хотите?
— Не сейчас, Говард. Мне, возможно, позже потребуется ваше ходатайство перед президентом, хотя бы для того, чтобы заручиться согласием госсекретаря.
— Значит, неприятности — в дипломатической сфере?
— На самом верху посольства.
— Боллинджер — зануда, но его любят в Европе. Считают интеллектуалом, того не понимая, что во время глубокомысленных пауз он не столько обдумывает оптимальные решения, сколько размышляет, как бы обратить дело нам на пользу.
— Я, пожалуй, соглашусь с вами. Мне всегда казалось, что он не любит брать на себя серьезных обязательств.
— Вы не правы, Уэс. У него есть одно серьезное обязательство: уберечь самого себя. И к счастью для нас, еще уберечь и президента, что, естественно, возвращается эхом к нему самому.
— А президент знает об этом?
— Конечно, он очень проницателен, это человек блестящего ума. Тут quid pro quo
[101]
. Думаю, будет справедливо сказать, что нашему человеку в Овальном кабинете время от времени требуется тот, кто смазывал бы ему шестеренки.
— Нет сомнений. Но вы сами сказали, он человек проницательный и всему учится.
— Если в мне только удалось заставить его почаще отрывать задницу от кресла, он быстрее бы научился. Так и дело пошло в быстрее.
— Спасибо, что нашли для меня время, Говард... господин вице-президент. Буду держать вас в курсе.
— Не надо держать дистанцию, господин директор. Нам, динозаврам, приходится поддерживать молодых двуногих, когда они, спотыкаясь, выбираются на сушу.
— Не знаю, способны ли мы на это.
— Если не мы, то кто же? Разные там Адамы Боллинджеры? Охотники на ведьм?
— Мы еще поговорим, Говард.
* * *
В Париже была середина дня: теплое яркое солнце, чистое небо — лучшего и не пожелаешь для прогулки по бульварам, по саду Тюильри или для того, чтобы постоять возле Сены, подставив лицо ветру, и понаблюдать, как по воде скользят лодки, ныряя под бесчисленные мосты. Париж летом — поистине Божий дар.
Для Жанин Клунз-Кортленд этот день был не только Божьим даром, но и символом триумфа. Она свободна на пару дней, свободна от буржуазной морали надоевшего мужа, который все еще грезил о бывшей жене, часто повторяя ее имя во сне. На минуту она представила, как было бы прекрасно и приятно устроить тайное свидание с каким-нибудь любовником, способным ее удовлетворить, подобно тем многим тщательно отобранным, мужественным студентам в Чикаго. Поэтому-то они и жили в часе езды от университета. В немецком посольстве есть атташе, привлекательный мужчина чуть старше тридцати. Он с ней флиртовал в открытую. Жанин могла бы позвонить ему, и он опрометью бросился бы туда, куда она скажет, это точно. Но нельзя, какой бы привлекательной и соблазнительной ни казалась эта идея. Свободное время надо подчинить более неотложным и менее эгоистичным интересам. Она отпросилась из отдела документации и справок на время отсутствия мужа, посла, под тем предлогом, что накопилась домашняя работа, которую гораздо легче сделать в его отсутствие. Никто, естественно, не возражал, и она дала понять главному помощнику Дэниела, что собирается побродить по магазинам в поисках подходящих тканей для их апартаментов... Нет, она не может воспользоваться посольским лимузином — если жена посла решила проявить свой вкус, Госдепартамент не должен за это расплачиваться.
Как легко она нашла слова. Ну а почему бы и нет? Ее же готовили к делу всей жизни с девяти лет. Но вызвать для нее такси она все же помощнику позволила.
Адрес и код связи с членом Братства Жанин получила еще до отъезда из Вашингтона. Это был магазин сапожника на Елисейских полях, и во время короткого разговора надо было дважды упомянуть имя «Андрэ». Например, так: «Андрэ говорит, вы лучший сапожник в Париже, а Андрэ почти никогда не ошибается».
Она назвала таксисту адрес и откинулась на спинку сиденья, обдумывая, какую информацию пошлет в Германию... Правдивую, разумеется, но сформулированную таким образом, чтобы наверху не только поразились ее необыкновенным достижениям, но и приняли бы мудрое решение перевести ее в Бонн. В конце концов, пост посла во Франции был одним из ключевых в Европе. А в тот момент он был настолько важным, что Госдепартамент предпочел залезть в самые недра умудренного опытом профессионального дипломатического корпуса, но не отдать это место новичку из политических выдвиженцев. А она была женой профессионала. Ей сказали, что вскоре взойдет звезда недавно разведенного сотрудника министерства иностранных дел. Дальше все вышло просто. Дэниел Кортленд был одинок, подавлен и искал сочувствия, которое она ему и дала.