– Все еще в аэропорту, в кабинете главного диспетчера. Спасибо им – вытащили меня из этой давки… Вэлли, я только сейчас увидел газеты. Мне тут дали последние выпуски. Ты можешь, черт побери, сказать, что происходит?
– Не знаю, папка, но уверена, что в газетах сплошное вранье.
– Этот мальчишка всегда был самым нормальным из всех, кого я знал. Они все извратили, все хорошее, что он сделал, превратили во что-то зловещее, что ли. Не знаю… Он слишком разумен, чтобы рехнуться.
– Он и не рехнулся, Роджер. Это все подстроено, его бросили под каток.
– Но зачем?
– Не знаю. Я думаю, Ларри Тальбот что-то знает… Во всяком случае, больше того, что он сказал мне.
– А что он сказал тебе?
– Не по телефону, позже.
– Почему?
– Я не уверена… Но мне кажется, я что-то чувствую.
– Ты плетешь какую-то ерунду, Вэлли.
– Ну прости.
– А что говорит Джинни? Я ей позвоню, конечно.
– Она в истерике.
– Она вечно в истерике, ей только дай повод.
– Нет, сейчас иное дело. Она во всем винит себя, она считает, что на брата взъелись из-за ее выступлений в шестидесятых годах. Я пыталась разубедить ее, но, боюсь, только подлила масла в огонь. Она очень сухо осведомилась, верю ли я тому, что говорят о Джоэле. Я ответила, что конечно же не верю.
– Это все ее старая придурь. Трое детей, муж-счетовод, а она никак не возьмется за ум. Я никогда не мог справиться с этой девчонкой. А ведь она чертовски хороший пилот. Начала летать раньше Джоэла, хотя и была на два года младше. Обязательно позвоню ей.
– Можешь и не дозвониться.
– Почему?
– Она сменила номер телефона, я думаю, тебе стоит сделать то же. Я, например, дождусь звонка от Ларри и сразу же займусь этим.
– Вэлли… – Роджер Конверс замялся, – не делай этого.
– Почему? Ты хоть немного представляешь себе, что здесь творится?
– Вэлли, я никогда не спрашивал, что там произошло у вас с Джоэлом, хотя мы каждую неделю обедали с этим пижоном, если я был в городе. Он-то считал это чем-то вроде сыновнего долга, но я тут же соскочил бы с этого, если бы он мне меньше нравился. Я хочу сказать, он приятный парень, а иногда и забавный.
– Я все это прекрасно знаю, Роджер. Но что ты хочешь сказать?
– Говорят, что он исчез, и что никто не может найти его.
– Ну и?…
– Он может позвонить тебе. Вряд ли он обратится к кому-нибудь еще.
Валери плотно прикрыла глаза – лучи вечернего солнца стали нестерпимыми.
– Это – вывод из ваших еженедельных обеденных бесед?
– Знаешь, у меня нет интуиции, разве что только в воздухе… Конечно, из разговоров с ним. Он ни разу не сказал этого прямо, но это всегда лежало внизу, скрытое облаками.
– Нет, папка, ты просто невыносим.
– Пилоты тоже ошибаются. Но бывают моменты, когда нельзя позволить себе ошибку… Не меняй номера, Вэлли.
– Не буду.
– Ну а как насчет меня?
– У мужа Джинни есть прекрасная идея. Теперь они всех переадресовывают своему адвокату. Может, и тебе сделать то же? Есть у тебя адвокат?
– Конечно, – сказал Роджер Конверс. – Целых три: Тальбот, Брукс и Саймон. Если уж ты хочешь знать мое мнение, лучший из них Нат. Этот сукин сын в шестьдесят семь лет получил летные права! Летает на многомоторных самолетах. Представляешь?
– Папка! – перебила его Валери. – Ты сейчас в аэропорту?
– Я же сказал – в аэропорту Кеннеди.
– Не возвращайся в свою квартиру. Первым же рейсом отправляйся в Бостон. Билет возьми на чужое имя. А потом сразу же перезвони мне и сообщи номер рейса. Я тебя встречу.
– Зачем?
– Сделай так, как я прошу, Роджер, пожалуйста!
– Но зачем?
– Ты будешь здесь жить. Я уезжаю.
Глава 21
Конверс торопливо вышел из магазина готового платья на многолюдную Борнхаймерштрассе и придирчиво оглядел свое отражение в витрине. Он любовался своей покупкой теперь уже не как покупатель – в магазинных зеркалах, – а как самый обычный пешеход. Увиденное полностью удовлетворило его. Теперь он не будет привлекать внимания. Фотография в газете – единственная за последние пятнадцать лет оказавшаяся в газетных архивах – была сделана год назад во время интервьюирования нескольких адвокатов агентством “Рейтер”. На этой фотографии он был в обычном темном костюме-тройке, белой сорочке и полосатом галстуке – стандартный облик преуспевающего адвоката, эксперта по международному частному праву. Именно таким представляли его себе все те, кто читал о нем в газетах, и, поскольку образ этот изменить было нельзя, изменяться пришлось ему.
Естественно, он не мог расхаживать в том, в чем был в банке. Перепуганный Лахман, несомненно, уже представил в полицию его подробнейшее описание, но даже если страх заставил его молчать, то тогдашний туалет Конверса почти целиком совпадал с изображением в газете – темный костюм, белая рубашка, пестрый галстук. Сознательно или нет, думал Джоэл, выбирая одежду, он стремился тогда к определенной респектабельности. Возможно, так поступают все те, кто вынужден спасаться бегством, пытаясь хоть как-то восстановить отнятое у них достоинство.
Облик, к которому он сейчас стремился, принадлежал одному из университетских преподавателей истории, различные части одежды которого мало соответствовали друг другу. Пиджаки его всегда были мягкими твидовыми с нашитыми на локтях кожаными заплатами, серые брюки – из грубой или легкой, но непременно фланели, а расстегивающиеся до самого низа сорочки – голубого, так называемого “оксфордского цвета”. Над очками в толстой роговой оправе возвышалась мягкая ирландская шляпа с обвислыми полями. Окажись этот человек на центральной улице Бостона, на нью-йоркской Пятой авеню или на Родео-Драйв в Беверли-Хиллз, которой он никогда не видел, его всюду неизменно причислили бы к представителям академических кругов Новой Англии.
Конверс сумел воссоздать облик этого человека, решив только заменить очки в роговой оправе слегка затемненными, да и то на время. По пути сюда он приметил магазин мелких розничных товаров – боннский эквивалент американской “Тысячи мелочей”, там должен быть прилавок с самыми разными очками – с линзами и без.
По причинам, которые он сам не сразу осознал, эти очки стали ему жизненно необходимы. Только потом он сообразил, в чем дело. Он занимался тем единственным, что он мог сейчас сделать, – изменить свою внешность. А вот что делать дальше – он не знал и не был уверен, удастся ли ему вообще что-либо предпринять.
В магазине мелких товаров он взглянул на свое отражение и остался доволен. Оправа из пластмассы, имитирующая роговую, была довольно толстой, а стекла – нормальные, однако теперь он выглядел близоруким ученым и нисколько не походил на человека с газетной фотографии, а самое главное – сосредоточенность на своей внешности несколько прояснила его ум. Он снова обрел способность думать, теперь бы ему где-нибудь посидеть, перекусить и прикинуть, как быть дальше.