Директива Джэнсона - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Ладлэм cтр.№ 167

fetida vulnera.

Нет, в черных омутах глаз Демареста не было сострадания. Вместо этого они горели параноидальным огнем: этот человек был убежден в том, что его враги повсюду.

— Значит, вы продолжаете отпираться, — сказал Алан Демарест. — Вы продолжаете отпираться, так как убеждены, что боль прекратится, как только я поверю в то, что вы сказали мне правду. Но боль не прекратится, потому что я знаю, Что вы мне лжете. Джэнсон связался с вами. Он обратился к вам потому, что считает вас своим другом. Потому что верит в вашу преданность. Как заставить вас понять, что вы должны хранить преданность мне? Вы ведь чувствуете боль, правда? И это означает, что вы живы, так? Разве это не подарок? О, все ваше существование может превратиться в одно неразрывное ощущение боли. Уверен, что, как только вы это поймете, мы сможем двинуться вперед.

— О господи, нет!-крикнул ученый, содрогаясь от нового электрического импульса, пронзившего его тело.

— Ни с чем не сравнимое ощущение, правда? — спросил Демарест. — Все С-образные волокна вашего тела — все нервные окончания, передающие ощущения боли, — передают свои сигналы в тот самый пучок, на который я сейчас воздействую. Я мог бы облепить электродами каждый дюйм вашего тела и все равно не добился бы такого мощного болевого ощущения.

По помещению раскатился новый пронзительный крик — новый крик, оборвавшийся только тогда, когда в легких Филдинга закончился воздух.

— Можно сказать одно: боль — это совсем не то же самое, что истязание, — продолжал Демарест. — Как представитель академической науки, вы должны почувствовать разницу между этими понятиями. Истязание подразумевает в себе элемент сознательного человеческого участия. Это понятие тесно переплетается с умыслом. Скажем, просто быть съеденным акулой — еще не значит пережить истязание, а вот если кто-то умышленно толкнет вас в бассейн с акулами, это уже будетистязанием. Конечно, вы можете отмахнуться от подобных рассуждений, но я все же настоятельно прошу вас задуматься. Понимаете, для того, чтобы ощутить истязание, необходимо не только наличие стремления причинить боль. Для этого также необходимо, чтобы объект истязаний знал об этом стремлении. Вы должны понимать, что я сознательно стремлюсь причинить вам боль. Точнее, вы должны понять, что я стремлюсь заставить вас осознать, что я сознательно стремлюсь причинить вам боль. Необходимо подчиняться требованиям этой цепочки обратного признания. Как, по-вашему, нам с вами удалось этого добиться?

— Да! — закричал старик. — Да! Да! Да!

Его голова судорожно дернулась он нового электрического импульса. Раздираемый болью, Филдинг чувствовал боль каждой клеточкой своего тела.

— Или вы предпочитаете повторить эксперимент?

— Нет! — пронзительно вскрикнул от боли Филдинг. Мучения были просто немыслимые.

— Вы знаете, что говорит Эмерсон о великом человеке? «Когда его толкают, мучат, бьют, у него есть шанс чему-то научиться: он должен шевелить мозгами, чтобы выжить; он набирается опыта; узнаёт о своем незнании; исцеляется от безумства тщеславия». Вы не согласны?

— Да! — пронзительно вскрикнул ученый. — Да! Нет! Да!

Мышечные конвульсии, сотрясающие позвоночник, лишь усиливали и без того невыносимую боль.

— Вы удивляетесь тому, какую боль способны вытерпеть? Недоумеваете, как ваше сознание может вынести такие немыслимые страдания? Ваше любопытство оправданно. Главное, надо помнить, что человеческое тело сегодня, в принципе, ничем не отличается от того, каким оно было двадцать тысяч лет назад. Цепочки наслаждения и боли одни и те же. Поэтому, возможно, вы вообразите, что нет никакой разницы между мучениями, скажем, жертв испанской инквизиции и тем, что я собираюсь вам предложить. Вы ведь уже думали об этом, не так ли? Но, говорю как ваш ревностный поклонник: вы ошибаетесь. Революционный прорыв человечества в области нейрохирургии оказывает нам неоценимую услугу. При нормальных условиях человеческое тело имеет что-то вроде предохранительного клапана: когда воздействие на С-образные волокна достигает определенного уровня, в действие вступают эндорфины, притупляющие и смягчающие боль. В противном случае наступает потеря сознания. О господи, как это в свое время выводило меня из себя! И в том и в другом случае феноменология боли ограниченна. Все равно как яркость: человеческий глаз может ощутить лишь определенный уровень яркости. После того, как все палочки и колбочки сетчатки глаза максимально возбуждены, дальнейшее увеличение яркости света не сказывается на восприятии. Но что касается боли, современная нейрохирургия кардинально все изменила. Для достижения желаемого результата, дорогой мой Энгус, очень важную роль играет также то, что поступает в вашу кровь из капельницы. Вы уже поняли, да? Мы вводим вам препарат, известный под названием налтрексон. По своему действию он является полной противоположностью опию: он блокирует эти легендарные эндорфины, подавляющие боль в вашем сознании. Так что обычные пределы ощущения боли могут быть преодолены.

Рассуждения Демареста прервал новый агонизирующий стон, похожий на вой, но мучитель даже не повел бровью.

— Только подумайте: благодаря налтрексону вы можете ощутить боль, для которой изначально не предназначалось человеческое тело. Боль, которую не ощущал никто из ваших предков, даже тот, кому не посчастливилось быть съеденным саблезубым тигром. И боль можно усиливать практически до бесконечности. Наверное, правильным будет сказать, что единственным пределом будет терпение мучителя. Я произвожу на вас впечатление человека терпеливого? Уверяю вас, Энгус, я могубыть терпеливым. Впрочем, вы скоро в этом сами убедитесь. Если нужно, я могу быть оченьтерпеливым.

И тут Энгус Филдинг, почтенный руководитель Тринити-Колледжа, сделал то, что не делал с далекого детства: он расплакался, всхлипывая и давясь слезами.

— О, вы будете молитьо том, чтобы лишиться сознания, но через капельницу вам также вводятся мощные психостимуляторы: тщательно подобранная комбинация дексметилфенидата, атомозксетина и адрафинила, которая, как это ни прискорбно, позаботится о том, чтобы вы беспредельно долго сохраняли остроту чувств. Вы ничегоне пропустите. Это будет нечто небывалое. Знаю, вы полагаете, что уже ощутили невыносимые, немыслимые мучения. На самом деле я могу увеличить боль в десять раз, в сто, в тысячу раз. То, что вы чувствовали до сих пор, ничто в сравнении с тем, что ждет вас впереди. Разумеется, если вы и дальше будете запираться. — Рука Демареста снова потянулась к регулятору. — Мне действительно очень нужно получить удовлетворяющие меня ответы на свои вопросы.

— Все, что угодно, — выдохнул Филдинг. Его лицо было мокрым от слез. — Все, что угодно.

Демарест улыбнулся. Черные омуты его глаз продолжали сверлить насквозь престарелого декана.

— Смотрите мне в глаза, Энгус. Смотрите мне в глаза. А теперь отвечайте, как на исповеди: что вы сказали Полу Джэнсону?

— Слушай, я поставила одного человека наблюдать за входом, — сказала Джессика Кинкейд Джэнсону, сидящему рядом с ней на заднем сиденье желтого такси. — Он считает, что это учебное задание. Но если она выйдет из дома и решит направиться к своему личному самолету на аэродроме Титерборо, мы потеряем ее навсегда.