Кидалы в лампасах - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Донской cтр.№ 64

Почти успокоившийся Конягин сел на кровати и, сотрясаясь от непрерывных зевков, принялся соображать, что же может означать приснившаяся ему живность. С мышами все ясно – это тайные недруги, а их вокруг народной артистки всегда хватало, она давно привыкла к их присутствию. Но кусачие лягушки? Или, что еще хуже, саблезубые жабы? Что сулят они? Скорее всего, всякие хвори с напастями. Тьфу ты, только этого еще не хватало!

Поднявшись на ноги, он вдел ноги в тапки и вышел из спальни на балкон второго этажа, где трижды прошептал скороговоркой:

– Куда ночь, туда и сон…

Смутная тревога осела где-то внутри. Умиротворенно щурясь, Конягин принялся обозревать свои владения, занимающие двадцать четыре сотки южной окраины Ростова-на-Дону. В цветастых трусах гулял ветерок, над головой голубели небеса, перед глазами плясала солнечная рябь, позолотившая кроны яблонь и груш.

«Ах, хорошо, ах, славно», – расчувствовался Конягин и громко поприветствовал копошащегося возле газонокосилки садовника, в миру прапорщика действительной службы Голобородько:

– С добрым утром, Иваныч. Все перекуриваем?

– Так ведь это, – заволновался прапорщик-садовник, – шуметь-то вроде как не того…

– Спасибо за заботу, – кивнул Конягин свысока. – Да только лучше бы ты, братец, тарахтел на всю округу, чем «Беломором» дымил. Хватит атмосферу отравлять, Иваныч, хватит сачковать. Не в расположении части.

Пристыженный Голобородько включил свой трескучий агрегат и двинулся вдоль газона, не то чтобы по идеальной прямой, но и синусоиды не выписывая. Некоторое время Конягин провожал его подозрительным взором, а потом махнул рукой – есть на свете объекты более привлекательные, чем нетрезвые прапорщики в латаных портках. Куда ни глянь – всюду пестреют цветы, над ними деловитые пчелы кружатся, еще выше мелькают быстрокрылые стрижи. Никаких злобных тварей из ночных кошмаров. Тишь, да гладь, да божья благодать. Рай, сущий рай. Особенно если взираешь на мир не из окна московской квартиры, а с балкона белоснежного особняка, откуда до штаба двадцать пять минут езды.

Жаль, Ларочка не захотела перебираться к деду. Сгубила ее столица, заманила, засосала, как трясина. Одна фотография в рамочке на память о любимой внученьке осталась. Вошедший в комнату Конягин взял ее в руки, поднес к глазам. Ларочка на снимке еще совсем малютка, в коротеньком платьице с бабочками, в беленьких гольфиках.

– Ох и подвела же ты деда, милая, – прогудел Конягин. – Будь ты жива, я б тебе…

Осторожно поставив фотографию на место, он посетил туалет, потом ванную комнату, потом опять возвратился в спальню, гадая, ехать ли в штаб прямо сейчас, или погодить маленько, дождавшись сперва звонка от верных людей. Сегодня утром проблема с похищенным компьютером должна благополучно разрешиться. Отставной капитан Хват выполнил поручение и даже вызвал вертолет, на котором намеревался улететь из чеченского пекла.

«Дудки! – мстительно подумал Конягин. – Зачем ты тут нужен, чересчур независимый, чересчур строптивый капитан? Оставайся там, где находишься. О тебе позаботятся… Уже позаботились», – поправился Конягин, бросив взгляд на часы.

Девятый час. Это означало, что Хват вот уже как семьдесят четыре минуты мертв вместе с хакершей, которую чеченцы засадили за компьютер. Вот-вот об этом доложит по телефону майор Жгутов, наверняка мечтающий не только о подполковничьих, но и о генеральских звездах…

Он думает, носить их почетно и приятно. Самоуверенный болван! Кому-кому, а Конягину хорошо известно, что такое карабкаться на вершину военной иерархии и какие усилия требуются, чтобы там удержаться. Всю жизнь он только и занимался, что сталкивал вниз других, не позволяя обойти себя. Полагался лишь на собственные силы, не доверяя никому. Был одним в поле воином. А во время передышек хлестал водку, тоже, как правило, в одиночку. Жаль, что недолго осталось удерживать завоеванную вершину. Годы. Ох-хо-хо, как же их много, прожитых лет… и все псу под хвост.

Конягин тяжело сел за письменный стол, на котором дожидался важного звонка мобильный телефон. Голова у генерала после вчерашнего не то что трещала, но побаливала, напоминая о себе при каждом резком движении. Еще одна примета старости.

В молодости если уж сон – то без задних ног. А коли бессонница одолеет, то можно ночь с пользой за картишками с нужными людьми провести или пухленькую чертовку запустить под одеяло, такую, с которой не соскучишься. А теперь? Злишься, ворочаешься с боку на бок, пытаешься хотя бы помечтать, а мечтать-то, оказывается, не о чем. И тогда начинаешь принимать сорокаградусное снотворное ереванского розлива. Браться за бутылку в последнее время приходится почти каждую ночь. Неудивительно, что потом зубастые лягушки снятся, а голова наутро тяжелая.

Конягин прищурился на сияющее за окном солнце. Рабочий день почти в разгаре, а он сидит, как сыч, и ничего ему делать не хочется, все ему опротивело. «Нет, кое-какие радости жизни еще остались, – возразил себе Конягин, привычно поворачиваясь к бару в виде огромного глобуса. – Армянского коньяка там не осталось, но на нем белый свет клином не сошелся, верно? А если и сошелся, то пора его выбивать… другим клином».

Откинув полусферу глобуса, Конягин заглянул в бар и вздрогнул, словно прикоснулся к оголенному электрическому проводу.

На дне, спрятавшись среди бутылок, сидела буро-зеленая жаба с раздувающимися боками. Лапы подобраны под брюхо, глаза блаженно зажмурены, пупырчатая кожа лоснится. А на шее – что ужасней всего – алый бант повязан, как будто это и не жаба вовсе, а милый котенок. Погладь меня, Павлик. Слышишь, как я умею мурлыкать? Ур-р… ур-р…

Нужно было что-то срочно предпринимать, а Конягин лишь тупо глядел на свою отвратительную находку. Кошмарный сон продолжался. Только теперь не было ни швабры, чтобы обороняться, ни сил, чтобы вскочить на ноги и броситься наутек. Вот сейчас жаба разинет пасть и покажет свои острые зубы. Напружинится, прыгнет.

Бежать? Орать благим матом? Звать на помощь?

Все, на что оказался способен Конягин, так это с вывертом ущипнуть себя сначала за левую ляжку, потом за правую. Это было правильное решение. Во-первых, отвратительное видение тут же исчезло. Во-вторых, на шум не прибежала всполошившаяся челядь, так что не пришлось никому объяснять, что это за жаба такая, которую видит только хозяин дома.

Та самая. Белая горячка, которая на самом деле имеет у военного люда устойчивый цвет хаки. Марширующие чертики, похожие на оловянных солдатиков, всякая нечисть с противогазными харями, теперь вот – земноводное.

«Последний звонок, – мрачно подумал Конягин, утирая липкий пот, струящийся по лицу. – Пить больше нельзя, ни грамма. Иначе однажды исчезнет не привидившаяся тебе чертовщина, а ты сам».

Сделав несколько жадных глотков прямо из горлышка водочной бутылки, он встал, приблизился к зеркалу и взглянул на свое отражение, взглянул беспощадно и прямо, как прежде смотрел лишь на рядовых и младший офицерский состав. Старик из зазеркалья ответил ему точно таким же взглядом. Им было нечего скрывать друг от друга. Они оба знали правду, генерал Конягин и его отражение. Еще совсем немного – и стремительное падение с пьедестала. Впереди прощальные учения, пара газетных снимков с подретушированными подглазьями, десяток вымученных рапортов с просьбами не отправлять в отставку. Потом забвение и бессонные старческие ночи на необъятной кровати, под которой поселятся призраки прошлого. В качестве хеппи-энда – обширный инфаркт миокарда. Самое страшное, что поделать с этим ничего нельзя.