– Подсознательные и сознательные страхи, они же фобии, – провозгласил он, откашлявшись.
– О! – воздел палец Молотов. – А то прямо серенады получаются вместо объективной характеристики, полковник. – Он покосился на фотографию Токаревой и досадливо щелкнул языком. – Хотя, признаться, жаль будет расставаться с иллюзиями. Ишь, глазищи у чертовки! Что ж ты смотришь так синими брызгами? – Молотов нахмурился. – Откуда это? Чьи слова?
– Есенин, – подсказал Валуев.
– Есенин? Опять лирика, понимаешь! Мы тут не лирикой занимаемся, а прозой жизни. Вот и излагайте соответствующим образом.
– Итак, гм, фобии, – повторил Крейцеров, решив не реагировать на незаслуженную критику. – У Токаревой их выявлено пять.
– Угу, – кивнул Молотов, приготовившись загибать пальцы.
– К первой группе относится всевозможная зоологическая живность, как то: мыши, крысы, тараканы, пауки, лягушки, жабы, змеи. По-латыни: музофобия, земмифобия, акарофобия…
– С этим ясно, полковник. Обычные бабские штучки.
– Далее, по убывающей, следуют акрофобия и скотофобия.
Молотов вскинул брови:
– Коров боится?
– Высоты и темноты, – осторожно поправил начальника Крейцеров. – Скотофобия – латинский термин. Дословный перевод: «мракобоязнь».
– Мракобесие, – пробормотал Молотов. – Ох уж эти женщины!.. Что у нас дальше?
– Дальше физиология. Боязнь старения, или геронтофобия…
– Угу.
– И целлюлофобия.
– Как-как? – Прекратив загибать пальцы, Молотов застыл с оттопыренным мизинцем.
– Целлюлофобия, – произнес полковник Крейцеров по слогам. – Боязнь целлюлита.
– Что это такое?
– Эффект апельсиновой кожуры, – подал голос до сих пор помалкивавший мужчина с такой белоснежной и пышной шевелюрой, что издали его голова казалась покрытой хлопьями мыльной пены. – Моя супруга…
– Погодите вы со своей супругой, Дружинцев, – поморщился Молотов. – Про эффект поясните. В чем он заключается?
– При целлюлите кожа становится похожей на апельсин, – отрапортовал Дружинцев. – На филейных, извиняюсь, частях тела.
– Бич современных женщин, – вставил Крейцеров.
– Погодите, погодите, – нахмурился Молотов. – Это что же такое получается? Оранжевеют они, что ли? Как те щирые украинцы с майдана?
– Меняется не цвет кожи, меняется ее фактура, – успокоил генерала Дружинцев.
– Почему? – осведомился тот.
– Биология, – развел руками Крейцеров. – Неправильный обмен веществ, малоподвижный образ жизни.
– Так вот, оказывается, какая его хворь одолела, – протянул Молотов. – Ну, гаранта украинского, который в одночасье рябым стал. А он: диоксин, диоксин. Сказал бы прямо: целлюлит одолел. Факт налицо. На лице, я бы сказал.
– Это сугубо женское заболевание, – осторожно заметил Крейцеров. – Хотя аналогия с внешностью помаранчевого лидера прослеживается. – При запущенных формах целлюлита женские ляжки, бедра и ягодицы выглядят, как будто изъеденные оспой. Критическим считается бальзаковский возраст, но некоторые женщины начинают страдать от целлюлита уже в тридцать лет, а то и раньше.
– Вот так новости! – воскликнул Молотов, яростно ввинчивая мизинец в оба уха поочередно. – Только этого нам для полного счастья недоставало! Сколько лет Токаревой?
– Тридцать два, – дал справку пятый участник совещания, некто Швец, иссеченный до того глубокими морщинами, что их можно было принять за боевые шрамы.
– У нас есть ее снимки в полный рост? – спросил Молотов у Валуева.
Тот умудрился вытянуться по струнке, не вставая со стула:
– Так точно, товарищ генерал!
– Товарищей давно в расход пустили, майор, сколько раз повторять можно? Нет у нас больше товарищей. Усвоил?
– Так точно, – преданно выпучил глаза Валуев.
– Давай картинку. – Молотов нетерпеливо щелкнул пальцами. – Да не эту, майор, не эту! В купальнике она зафиксирована? Угу. А то устроили тут, понимаешь, демонстрацию неизвестно чего.
В кабинете опять воцарилась тишина. Было слышно только, как лают за окнами овчарки да сосредоточенно сопят офицеры ФСБ, изучая очередной кадр, высветившийся на экране.
3
Токареву сфотографировали выходящей из моря, на многолюдном пляже, но так, что ее не заслоняли тела и головы отдыхающих. Высококачественный цифровой снимок позволял рассмотреть мельчайшие детали, вплоть до крохотной капельки, мельчайшей родинки и шрама на правой половине живота.
– Аппендицит, – тихо прокомментировал Дружинцев. – Как у моей супруги.
– Видим, что не бандитский нож, – буркнул Швец.
– Главное, что целлюлита не наблюдается, – подвел черту Молотов. – Ни малейших признаков цитрусовой заразы.
– Апельсиновой…
Валуев произнес это одними губами, но, на свою беду, был услышан. Смерив его тяжелым взглядом, Молотов снова посмотрел на экран.
Ему определенно нравилось то, что он видел перед собой. Солнечные блики и густые тени придавали загорелому телу Токаревой объем и контрастную колоритность. Не худая и не полная, она не подозревала о том, что ее фотографируют, и не позировала, отчего осанка ее была преисполнена непринужденной грации. Мокрые волосы Токаревой сверкали на солнце, как смоль, прозрачная голубизна затененных глаз ассоциировалась с какими-то драгоценными камнями, название которых Молотов никак не мог выудить из необъятных архивов памяти. Не изумруды, не топазы и уж, конечно, не рубины, однозначно. Но тогда что? Как называются эти проклятые камни?
Алмазы – пришло на ум. Ничего общего с алмазами глаза Токаревой не имели, однако удивляться подобной ассоциации не приходилось. Уже давно мозг Молотова был занят мыслями о сокровищах, вывезенных из России, и способах их возвращения на историческую родину. Исполнить эту миссию предстояло Татьяне Токаревой, после чего ее…
Гоня от себя неприятные мысли, Молотов скользнул взглядом по желтому, в черную полоску купальнику. «Расцветка осиная, да и талия, гм, вполне, – решил он. – Живот не плоский, как доска, а выпуклый, причем в меру. Ноги чуточку коротковаты, но это, наверное, потому, что она босиком, а не на высоких каблуках. Все без обмана. Женщина, как она есть. Такая хорошо смотрится и в строгом деловом костюме, и в открытом купальнике, и в наряде восточной танцовщицы. Тьфу ты, прости господи! О чем я думаю, старый охальник? Не для танцев живота сотрудницу подбираем. Не шуры-муры с ней разводить. Обречена Татьяна Токарева. Используем ее и ликвидируем за ненадобностью. Наша служба и опасна и трудна».
– Меня смущает цвет глаз, – молвил Молотов. – Слишком яркие. Как в том стихотворении… Твои глаза, м-м, сапфира два, два голубых, м-м, сапфира… – Заметив быстрые полуулыбки, которыми обменялись подчиненные, Молотов постучал кулаком по столу. – Попрошу не отвлекаться. Мы с вами не на вечере поэзии находимся, понимаешь, а на рабочем совещании. Вопрос серьезный. Если мне не изменяет память, у Катерины Шарко глаза были серо-голубые, а мы имеем почти что синие. Не порекомендовать ли Токаревой ношение контактных линз?