Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус - читать онлайн книгу. Автор: Мастер Чэнь cтр.№ 26

Робинс оправдал ожидания, заранее пригласив меня на фокстрот, а пока развлекал рассказами о знаменитых куала-лумпурских китайских бунтах 1912 года, то есть о том самом, к чему в колониях готовятся все и всегда — когда вдруг, без всякого смысла и внятной причины, тихая жизнь превращается в ужас.

Кто первым начал, разобраться тогда не успели. То был год, когда серия военных мятежей в Китае вдруг сразу опрокинула империю, ненавистная маньчжурская династия прекратила существование, мальчик-император отрекся от трона.

И когда началась китайская революция, когда здесь, в этом городе, то ли на Петалин-стрит, то ли на Кросс-стрит, на лунный Новый год, веселая толпа насильно затащила пару пуллеров в местную парикмахерскую, стричь косичку, то началась драка. Потому что тащившие были кантонцами, а те, кого хотели оставить без косичек — хоккьенцами. И когда драка разгорелась всерьез, про империю и прически все быстро забыли.

К обеду толпа на Хай-стрит уже штурмовала штаб-квартиру полиции, И шла война всех китайских кланов со всеми.

Тут забытых было полицейских снова заметили, и толпа начала таскать керосин в консервных жестянках, чтобы поджечь их штаб-квартиру. Осажденные еле отбили первый штурм, три китайца были убиты, но погиб также бенгальский констебль.

Осталось последнее средство — под ружье были призваны европейские волонтеры, в основном жители бунгало на холмах Дамансара, всю ночь они патрулировали город по эту сторону реки, под слухи, что триста китайцев подходят к мостам через реку со стороны Пуду.

А наутро из Тайпина пришли вовсе не китайцы, а войска. И все изменилось. Река перестала быть баррикадой между двумя воюющими сторонами, патрули пошли через Хай-стрит в самый центр бунта — на Петалин-стрит. Ближе к ночи осмелевшая полиция издала приказ, чтобы в темное время никто не ходил без лампы — так можно было рассмотреть, что в руках или за поясом у прохожего.

И китайские улицы, медленно отходившие от ужаса, превратились в реки из десятков дрожащих огоньков.

…На эстраде уже играли, у «Колизеума» было нечто, весьма слабо напоминавшее о настоящем джазе — контрабас, украшенный лентами, барабан и тарелки, скрипка и кларнет, музыкантами были в основном индийцы из соседних кварталов. Но все каким-то образом знали, что настоящие танцы начнутся только когда…

Вот сейчас.

Магда появилась наверху, за деревянной балюстрадой, бросила взгляд на собравшихся, нахмурилась, потом исчезла на пару минут — и появилась снова.

И в этот раз начала шествовать вниз по лестнице с двумя футлярами в руках, в белой блузке с кружевами, в широких брюках с блестками — без этого сияния она на эстраду не выходила. Карминные губы делали ее рот большим, возраст стал окончательно несуществующим, а на золотых волосах сбоку почти вертикально сидела крошечная кремовая шляпка с белой вуалькой.

Половина публики (мужского пола) в обеих залах выстроилась вдоль ее царственного пути на эстраду, а два плантатора не то что вели под руки — они буквально несли ее. Это было медленно, потому что каждому справа или слева этого живого коридора надо было что-то сказать звезде эфира.

Вентиляторы под потолком, кажется, закрутились быстрее, но ароматы духов все равно стали резче.

Индиец со скрипкой закинул голову к потолку, и смычок его полетел по струнам в новом, более резком ритме. Медные тарелки сказали свое «ах» три раза подряд. Магда воссияла над столиками и толпой, раструб ее саксофона блеснул золотом, в нем замелькало отражение лопастей вентилятора над головой. Весь бэнд незаметно перешел на новую мелодию.

Это был большой саксофон, с басовитым голосом, который неуловимо напоминал голос самой Магды. И, как всегда, она начала с того, чтобы вписаться в ритм бэнда, так, что ее инструмент было почти не слышно — но все же музыка неуловимо изменилась.

— Кто там входит,

Когда я выхожу,

Кто говорит тебе:

здра-а-вствуй, бэби?

— жалобным тенором запел кларнетист, держа на отлете инструмент.

И, дрожа от возбуждения, пары потянулись на площадку между столиками.

Магда не обманула их ожиданий.

Чуть смолк тенор, как она мгновенно ворвалась в мир со своим саксофоном, сразу и без вступлений задав его воркующим басом непрерывный раскачивающийся ритм — такой, что не нужно было даже барабана. Она двигала плечами, она приседала и шевелила бедрами, то была музыка блистательной и непобедимой пантеры, неторопливо шествующей через джунгли. И все на площадке тоже стали пантерами, двигая плечами и качая головой с чуть прижмуренными глазами.

— Сейчас или никогда! — сказал Робинс, и походкой — нет, не пантеры, а тяжеловесного тифа повел меня ближе к эстраде.

Толстый человек, оказывается, умеет двигаться с особой грациозностью, подумала я — впрочем, слово «думала» здесь было явно неуместно. Я шла с ним по джунглям, и нам не было преград.

Кажется, вся Бату-стрит поняла, что этим вечером здесь происходит нечто замечательное. Там, за полуотодвинутыми золотыми занавесками и стеклом, только что мгновенно упала ночь, но люстры «Колизеума» бросали розовато-желтый свет на полукольцо людей снаружи, все ближе придвигавшееся к нашим окнам: белые панамы, спицы велосипедов, белые пятна мороженого, мелькание мошек, лица разного цвета, полуоткрытые рты.

Магда, черт ее возьми, играла громко, она делала это долго — шествие больших кошек растянулось минут на десять, она ни разу не сбила ритм, и видно было, что индийцы, с мокрыми лицами, ее теперь обожают без меры. Они, кажется, даже сами огорчились, когда ударник врезал по тарелкам в последний раз, и музыка кончилась.

Впрочем, что значит — кончилась? Она только начинается. Надо только сделать глоточек чего-то веселящего… Мы пошли к столику. И вернулись потом к эстраде — Магда и ее музыка царили над залом опять. И снова ушли, решив на этот раз отдохнуть и выкурить по сигарете.

— Вот и он, — удовлетворенно сказал Робинс, бросив взгляд в сторону бара (Вонг с достоинством подошел к стойке), — и он получит лучшую камеру в Пуду за то, что появился вовремя. После первых танцев, а не до. Так, еще пару минут — и все произойдет. Давайте вести себя естественно, пока ребята займут свои позиции…

Тут он начал рассказывать присевшему к нам железнодорожному инженеру-англичанину (тот явно хотел пригласить меня на следующий танец) всем в Малайе известную и очень старую историю про Сумасшедшего Ридли, директора сингапурского ботанического сада. Когда к нему, в Сингапуре или здесь, приходили поговорить кофейные плантаторы, он потихоньку совал им в карманы здоровенные семечки только что привезенного тогда в эти края из Южной Америки дерева гевеи. То, что это дерево дает латекс для каучука — и вообще, что существует каучук — в те заповедные годы здесь никто не знал и знать не хотел. Да и сам Ридли отлично понимал, что когда плантаторы приедут домой и в очередной раз обнаружат в кармане уже знакомую им семечку от свихнувшегося ботаника, они со смехом вышвырнут ее на землю, куда-нибудь к забору. Чего, собственно, Ридли и добивался, и уже через семь лет после начала этой подрывной деятельности под многими заборами Малайи росли молодые гевеи. Те, что потом стали, наряду с оловом, основой процветания всей страны.