Севильский слепец - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Уилсон cтр.№ 57

— Хавьер… — произнес доктор и тут же осекся.

— Я знаю, доктор Фернандо, знаю, — пробормотал Фалькон.

Доктор Фернандо Валера, сын врача, лечившего его отца, был на десять лет старше Фалькона, но за последнюю неделю они как будто стали ровесниками. Они хорошо знали друг друга, и оба были aficionados de los toros. [67]

— Я видел вас в пятницу на вокзале Санта-Хуста, — сказал доктор Фернандо. — Тогда вы выглядели совершенно нормально. Что же случилось?

Мягкий голос врача привел Фалькона в волнение, и ему пришлось сражаться с дурацкими слезами, подступившими к глазам при мысли о том, что он наконец-то достиг гавани, где кто-то готов позаботиться о нем. Он перечислил доктору физические симптомы: тревога, паника, сильное сердцебиение, бессонница. Врач начал с осторожных вопросов о его работе. Он упомянул дело Рауля Хименеса, о котором читал в газете. Фалькон признал, что именно при взгляде на лицо убитого ощутил в себе какую-то перемену.

— Я не вправе вдаваться в детали, но это было связано с его глазами.

— А, да-да, вы очень трепетно относитесь к глазам… как и ваш отец.

— Да? Что-то я этого не помню.

— Я полагаю, это вполне естественно, что художник беспокоится о своих глазах, однако в последние десять лет жизни ваш отец был одержим, да, именно так, одержим слепотой.

— Идеей слепоты?

— Нет-нет, страхом потерять зрение. Он был уверен, что с ним это случится.

— Я понятия об этом не имел.

— Мой отец пытался его разубедить, говорил ему, что если он не остережется, то ослепнет на нервной почве. Франсиско приводила в ужас эта мысль, — рассказывал доктор Фернандо. — Но как бы то ни было… Хавьер… мы встретились здесь, чтобы поговорить о вас. На мой взгляд, у вас классические симптомы стресса.

— У меня нет стресса. Я на этой работе уже двадцать лет и никогда не страдал от стресса.

— Вам сорок пять.

— Я помню об этом.

— Это тот возраст, когда тело начинает чувствовать свою слабость. Тело и душа. Душевные перегрузки сказываются физическими недомоганиями. Я постоянно сталкиваюсь с этим.

— Даже в Севилье?

— Прежде всего в Севилье, где пляшут сегидилью. Это же такое напряжение — постоянно быть счастливым, потому что… этого от тебя ждут. У нас нет иммунитета против современной жизни просто потому, что мы живем в самом красивом городе Испании. Мы убеждаем себя, что должны быть счастливы… у нас нет оправданий для печали. Мы окружены людьми, которые выглядят счастливыми, людьми, которые хлопают в ладоши и танцуют на улицах, людьми, которые поют, потому что получают от этого удовольствие… и что же вы думаете, они не страдают? Вы считаете, что они каким-то образом освободились от тягот человеческого существования — от смерти, немощи, несчастной любви, нищеты, преступлений и всего прочего? Мы все полупомешанные.

Фалькон подумал, что доктор его, скорее всего, просто утешает.

— У меня такое впечатление, что я уже по-настоящему помешался, — признался он.

— Вы находитесь под особым прессингом. Вы сталкиваетесь с минутными сбоями в нашей цивилизации, когда положение становится невыносимым и струна лопается. Вам приходится разбираться с последствиями этих сбоев. А это дело не из легких. Возможно, вам стоит поговорить с кем-нибудь… с кем-то, кто понимает вашу работу.

— С полицейским психологом?

— Для того они и существуют.

— И уже через час все будут болтать, что у Хавьера Фалькона сдали нервы.

— Разве такие беседы не конфиденциальны?

— О них все равно становится известно. Полицейское управление — все равно что казарма или школа-интернат. Все знают, что ты расстаешься со своей девушкой еще до того, как ты это сделал.

— Вы, похоже, убедились в этом на горьком опыте, Хавьер.

— Со мной дело обстояло даже еще хуже. Инес — прокурор, причем довольно видный и без предрассудков… может, нам не следует приплетать сюда Инес, доктор Фернандо?

— Значит, вы категорически не хотите обращаться к полицейскому психологу?

— Мне бы хотелось проконсультироваться частным образом. Я готов за это заплатить. Вы правы, мне, наверно, полезно выговориться.

— Получить частную консультацию не так-то просто. К тому же существует много разных подходов к лечению психических расстройств. Одни понимают их как чисто клиническое состояние, химический дисбаланс, который устраняется введением лекарственных препаратов. Другие совмещают лекарственное лечение с методом психологического воздействия, базирующимся на идеях, скажем, Юнга или Фрейда.

— Посоветуйте, что выбрать.

— Я могу только сказать вам, что такой-то — хороший психолог, этот работает исключительно на пару с психофармакологом, тот — серьезный последователь Фрейда. Вам могут не понравиться их методы. Ну, знаете, например, такое: «Какая связь между моими детскими горшками и моими взрослыми проблемами?» Это вовсе не означает, что они плохие специалисты в своей области.

— Вы по-прежнему считаете, что мне нужно сходить к полицейскому психологу?

— Его дополнительное преимущество в его способности помочь.

— Так вы хотите сказать, что в ciudad de alegria, [68] в Севилье, где пляшут сегидилью, нет ни одного стоящего психотерапевта? Somos todos chiflados! [69]

— Мы все страдаем, — сказал доктор Фернандо. — Испанцы, а не только севильцы, уходят от своих проблем… в фиесту. Мы болтаем, мы поем, мы танцуем, выпиваем, смеемся и собираемся компаниями вечер за вечером. Это наш способ справляться с болью. А наши ближайшие соседи — португальцы совсем другие.

— Да, их естественное состояние — это подавленность, — заметил Фалькон. — Они с трудом несут бремя человеческого существования.

— Не думаю. Они меланхолики от природы, вроде наших галисийцев. Ну и конечно, им ежедневно приходится противостоять Атлантике. Но при этом они великие гурманы и сластолюбцы. Эта страна совершит поголовное самоубийство, если их лишат второго завтрака. Они обожают поесть и выпить и наслаждаются красотой мира.

— Да, — согласился Хавьер, начиная испытывать интерес. — А как насчет англичан? Мой отец так восхищался англичанами. Как они справляются с жизнью? Они такие чопорные и замкнутые.

— При нас — да, но между собой… По-моему, они постоянно над чем-нибудь «уписываются».

— Верно, — подхватил Хавьер, — они ни к чему не относятся слишком серьезно. Все могут осмеять. Ничего священного и неприкосновенного. Знаменитое английское чувство юмора. А французы?