- Метель будет, товарищ лейтенант, - сказала Эверстова. Она стояла и смотрела из-под руки на уходящее солнце. - Надо торопиться.
- Идите, идите, - отозвался Петренко и подумал: "Действительно, надо торопиться. Погода мне тоже не нравится. Как же нам поступить? Заставить Белолюбского бежать сзади, за нартами, нельзя: он тертый калач и имеет в своем арсенале тысячу уловок и хитростей. Махнет в сторону, и ищи его потом. Стрелять в него тоже нельзя, ведь его надо доставить живым. А в темноте и прицел не взять. Пустить его вперед на лыжах тоже ничего не получится. Да и как он будет идти с наручниками? Придется его на нарты сажать, а самому бежать следом. Другого выхода нет!"
А Эверстова думала о другом:
"Как хорошо, что мы успели! Еще час или полтора, и поземка замела бы след, особенно там, в долине, на чистом месте. И Белолюбский ушел бы, и мы до привала не добрались бы. Как там Роман Лукич? Наверное, уже беспокоится".
Спуск с перевала под гору, хотя и затрудненный росшим здесь в изобилии цепким кустарником, прошел значительно быстрее, чем предполагали Петренко с Эверстовой. Ветер здесь был немного слабее, и его грозное нарастание слышалось лишь в верхушках высоких сосен. Наступала быстрая в этих краях, с короткими сумерками, ночь.
Но вот показались нарты, привязанный к ним на длинной веревке олень-бык и пасущаяся в стороне важенка.
Почувствовав приближение людей, олени повернули головы.
Петренко приказал Белолюбскому остановиться, подошел и потребовал у него лыжи и палки, потом передал винтовку Эверстовой и вынул из кармана стальные наручники.
- В случае чего, стреляйте по ногам, и только по моей команде, тихо, почти шепотом сказал он и заметил, как у нее тихонько дрогнула в руках винтовка. - Поняли?
- Есть, - коротко отозвалась Эверстова.
Петренко приблизился к Белолюбскому.
- Вытяните руки вперед! - скомандовал он и, посмотрев на лицо преступника, увидел на нем подтеки липкого, уже замерзающего пота. Вытрите лицо.
Белолюбский вытянул левую руку, правой стал вытирать лицо.. Лейтенант не увидел, а скорее почувствовал, закрепляя металлический браслет на одной руке, как по нему пробежал острый скользящий взгляд преступника.
- Ой! - раздался вскрик Эверстовой.
Белолюбский, видя что его и вооруженную женщину разделяет сейчас безоружный лейтенант, размахнулся правой рукой, но... получив внезапно сильный удар в подбородок, отлетел в сторону, точно мешок с опилками, и упал навзничь.
Лейтенант, как оказалось, был начеку.
"Здорово, кажется, я его турнул", - подумал он, бросился к упавшему, но тот, быстро оправившись, вскочил на ноги и, вобрав голову в плечи, тяжело дыша, стал надвигаться на него.
- Бросьте валять дурака! - предупредил лейтенант, принимая боксерскую стойку и чуть пятясь назад. - Бросьте, а не то я вам ребра переломаю.
Но его предупреждение не возымело действия. Тот решил идти ва-банк и, подойдя вплотную, бросился на Петренко.
Возможно, что Белолюбский был физически не только крупнее, но и сильнее Петренко, но он не владел мастерством боксера. Нанеся несколько беспорядочных ударов, не давших никакого эффекта, он сразу изменил тактику и попытался схватить молодого противника и подмять его под себя. Но из этого ничего не получилось. Петренко не допускал его близко к себе и в то же время бил его в лицо, в грудь, под ребра точными рассчитанными ударами, точно вымешивал густое тесто.
Эверстова, хотя и убедилась в преимуществе лейтенанта, все же опасалась за него. Напряженная до предела, она металась из стороны в сторону, стараясь занять такое место, с которого можно было бы выстрелить, не ранив лейтенанта. Ей уже пришла в голову мысль подкрасться к озверевшему Белолюбскому и ударить его прикладом, но этого не потребовалось. Лейтенант сделал противнику полный нокаут. Получив сильный удар в висок, Белолюбский упал, точно бревно, на спину. Петренко склонился над ним, выпростал обе руки и защелкнул браслеты наручников.
Отойдя в сторону, он вытер рукавицей вспотевшее лицо, сделал несколько вдохов и выдохов и сказал:
- Ничего, сейчас отойдет. Это не смертельно.
- Подумайте, какой негодяй, - возмущалась Эверстова. - Вы знаете, я вся горю...
Петренко усмехнулся.
- Он не дурак, Надюша. Знает, что мы в него стрелять не будем, а потому и идет на все. - Он посмотрел в сторону Белолюбского. - Пусть отдыхает. Давайте запрягать оленей. Я так прогрелся, что, видно, не замерзну до самого привала.
Помогая лейтенанту запрягать оленей, Эверстова сказала:
- Ну, знаете, Грицько, это замечательно! Честное слово! Я бы никогда не подумала, что вы так легко справитесь с этаким медведем. Он же куда больше вас!
Польщенный похвалой, уставший и в то же время радостный оттого, что вышел победителем из схватки с опасным преступником, Петренко ответил:
- Спасибо добрым людям, что вызвали во мне любовь к стрелковому делу, лыжному спорту, боксу. Смотрите, все пригодилось, и все пришлось использовать.
- Да... Это большое дело... - и, прервав мысль, Эверстова сказала: Смотрите, он встает.
- Ну и пусть, - произнес Петренко. - Вы, Надюша, сядете впереди и поведете упряжку. Сзади вас я посажу его.
- А вы? - быстро спросила Эверстова.
- Я пойду сзади на лыжах.
- Позвольте, - возразила Эверстова. - Уж лучше я пойду на лыжах.
- Вы сядете на нарты, - сказал Петренко, и Эверстова прекратила разговор.
Тучи наползали на тайгу, порывами налетал ветер.
Когда нарты подвели к Белолюбскому, тот стоял, широко расставив ноги, и, видно, еле-еле держался на них. Его пошатывало из стороны в сторону.
- Садитесь вот сюда, - указал ему место на нартах Петренко.
Белолюбский не произнес ни слова, только скрипнул зубами, сел, и его привязали веревкой к нартам.
Поземка задувала уже и здесь. Она шуршала в кустарниках, завивалась, обещая буран. Подгоняемые сзади ветром, нарты покатились в обратный путь.
Уцепившись палками за нарты, скользил на лыжах Петренко.
ПУРГА
В парусиновой палатке, освещенной печкой, сидели майор Шелестов, лейтенант Петренко, сержант Эверстова и скованный наручниками Белолюбский.
Снаружи бесновалась пурга. Кругом все завывало, гудело, скрипело, сотрясалось. Ветер бушевал с чудовищной силой, крутил, свистел, люто ревел. Он вздымал снег тучами кверху и бросал на тайгу; выметал его начисто на открытых местах, обнажая стылую, промерзшую землю; зарывался в него, точно бурав, вертя глубокие воронки; перекатывал его, словно воду, волнами, мгновенно наметая бугры и сугробы.
Ветер проникал всюду: в таежные крепи, на перевалы и в ущелья, на вершины гор и в долины рек, сотрясал могучие сосны, грозясь повергнуть их в прах, гнул в дугу податливые нежные березы, лохматил и безжалостно ломал молодняк-ельник, растущий в одиночку; налетал сильными, стремительными порывами на палатку, силясь вырвать ее вместе с шестами и растяжками, закрутить и унести на своих крыльях бог весть куда. Но прочно закрепленная руками человека и приваленная метровым слоем снега палатка не только не поддавалась его усилиям, но и сохраняла внутри тепло, так необходимое людям. Только парусина палатки трепыхала и издавала звуки, похожие на барабанный бой.