Смерть белой мыши - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Васильевич Костин cтр.№ 25

Джессика? Нет, когда мы встретились, она была такой юной, такой неопытной в своем искреннем энтузиазме перед лицом начинающейся жизни, что это она нуждалась в моей защите. Тогда, когда она знала об этом, и тогда, когда опасность различал лишь я один. Удастся ли мне вот так протянуть эту ложь, на которой основана наша в остальном счастливая жизнь, до моей или ее смерти? Эта мысль — мрачный basso continuo всего моего существования, это — как черная спираль смерча под закрывшей горизонт тучей. Пронесет — не пронесет? Вот от этого кто-то бы меня защитил!

А вот мать Джессики Пэгги — четвертая после моей мамы, Риты и самой Джессики женщина, благодаря которым я по-прежнему жив и на плаву, — даже не знаю… Я ведь уже рассказывал об этом, после гибели Риты и наших двойняшек именно Пэгги вернула меня к жизни, которую дала мне мама. И все же, — во мне очень сильно развит инстинкт курицы-наседки, стремящейся опекать и защищать всех своих близких, — она теперь для меня ближе к своей дочери. Я иногда, не очень отдавая себе в этом отчет, проходя мимо, целую ее в макушку, как поцеловал бы ребенка, как до сих пор целую восемнадцатилетнего недоросля Бобби. Нет, в сущности, это я теперь защита всей семьи, ее дамба, прикрывающая польдер.

В этой сооруженной мною системе укреплений, в этой организованной круговой обороне я не защищен лишь с одной стороны. Всю мою выстроенную с немалым трудом жизнь может погубить малейший ложный шаг из Москвы. Я мог бы спиться от чувства постоянной тревоги, если бы не чувствовал, что и в Лесу, хотя бы пока что, мои тылы защищены. Это благодаря Эсквайру, ловкому и даже в чем-то коварному манипулятору, для которого интересы дела чаще всего оказываются приоритетом, но который — может быть, именно в силу того, что прагматически для тех же интересов дела это важнее всего — неприступной стеной обороняет своих агентов. Я знаю, что Эсквайр, он же Бородавочник, не сдаст меня, даже если от этого будет зависеть его собственная жизнь.

Его подчиненный и мой друг Лешка Кудинов как-то с усмешкой рассказывал мне, как Бородавочник отказал во встрече со мной своему новому непосредственному начальнику. Это было еще в советское время, когда в разведку «на укрепление» могли послать партийного чиновника. Тот, его новый начальник, как-то узнал, что один из наших самых удачно внедренных нелегалов в Штатах, то есть я, оказался в Москве. С рвением новообращенного, в котором, возможно, ничего предосудительного и не было, он хотел вплотную прикоснуться к этой стороне своего нового назначения, поддержать бойца, прибывшего с передовой, подбодрить его, снабдить ценными указаниями. Однако Эсквайр был профессионалом и понимал, что оправданные риски на самом деле вещь очень редкая. Его начальнику не помогли ни уговоры, ни прямые угрозы. «Подождите лет пятьдесят, если его досье решат рассекретить», — это все, чего он добился в качестве ответа. Через пару лет этого начальника отправили на укрепление в ЦК какой-то среднеазиатской республики, что в глазах всех подтвердило правоту Эсквайра. Теперь это уже не имело бы значения — все давно знают, что тот всегда прав.

Теперь, когда я мысленно обошел все степени своей защиты, мне пришла в голову новая мысль. Защищенность нужна не для статики, не для того, чтобы спрятаться от жизни и замереть в своей норке. От нее зависит степень твоей свободы. Ощущение свободы обернуто в чувство защищенности, как электрический провод в изоляцию. И чем оно, это чувство защищенности, сильнее, тем дальше ты можешь зайти в поисках приключений и смыслов.

Все эти воспоминания и философские построения меня в итоге утомили, и в какой-то момент я отключился. Этому, вероятно, способствовала вторая текила, уступленная мною по слабости характера предупредительности настигшего меня пожилого стюарда. К тому времени начал накрапывать дождь, и я присоединился к своим собратьям в баре. Мне посчастливилось найти свободное местечко на диване, я прислонился головой к деревянной обшивке стены и поплыл. А потом наш паром мягко толкнул в бок причал, и моему сонному взору открылись набережная и над ней — очертания собора с зелеными куполами под серой пеленой дождя.

Города, как люди, — они встречают вас, и вы сразу понимаете, что вам предстоит. Одни всегда в приподнятом настроении, и гости неизменно кстати — как новый элемент праздника, из которого и состоит их жизнь. Вас обнимают, начинают что-то тарахтеть с порога, и эта радостная суматоха захватывает вас и уже не отпускает до того самого момента, когда поздно ночью вы без сил рухнете в постель. И вам уже не важно, что за окнами шумно — праздник продолжают более выносливые (или позднее вставшие) — и что завтра вы выйдете на улицы, усыпанные пустыми бутылками, банками, рваными пакетами, мятыми пачками из-под сигарет и другими побочными продуктами кипения жизни. Таковы, по моему опыту, все, независимо от страны, большие города Средиземноморья, арабского Востока и Латинской Америки.

Есть города обстоятельные — неизбывная радость бытия в них не живет, здесь много работают, всегда немного спешат, но все организовано так, что о вас позаботятся, накормят, напоят и вовремя уложат спать в уютную постель — ведь завтра рано вставать. Таковы Нью-Йорк, Брюссель, Кёльн и Лондон, отчасти Берлин.

Но — все с этим сталкивались — вам может открыть дверь и хмурый насупленный хозяин дома, который введет вас в свою отменно чистую, эргономически и экономически продуманную квартиру и начнет вам гундеть про свои болезни и неприятности, так что вы уже и не знаете, как выбраться из чужой депрессии и стряхнуть ее остатки на лестничной клетке. Вот такой город Хельсинки.

Хотя он был построен преимущественно русскими, финнам удалось внести в его облик и скандинавскую функциональность, и тевтонскую мрачность, и северную, говорят, очаровательную, пастельную неприметность. Судя по обилию паромов всех размеров, заполонивших причалы, связь с внешним миром в значительной степени осуществляется именно морем. Над головой было низкое грязно-серое небо, не такое, которое состоит из облаков, а сплошное, как слой войлока, расстеленного над сонным — не спящим, именно сонным — скоплением зданий, предназначенных для казенных, экономически прибыльных, а также бесполезных, но биологически неизбежных видов деятельности. Хотя почему я говорю «бесполезных»? И есть, и спать тоже нужно, чтобы потом заниматься делами бесспорно полезными. Даже молиться есть смысл — неконтролируемые порывы совести не должны отвлекать от работы. Ладно, ладно, я злой! Просто в разгар бабьего лета Хельсинки встретил меня ноябрьским дождем.

Машина мне была не нужна — я рассчитывал провести в городе всего пару-тройку часов. В камере хранения морского вокзала я открыл ячейку № 18, оставил в ней один пакет — со своими документами и кредитками — и вытащил оттуда другой, из «манилы» — такой плотной желтой бумаги.

В нем был тот самый украинский паспорт на смачную малороссийскую фамилию Диденко — такой же синий, как американский, но с красивым вензелем на обложке. Фотография в паспорте была моя, только с коротко стриженым седым париком, который был аккуратно сложен в том же пакете. На фотографии я действительно был похож на преуспевающего угольного короля Донбасса середины девяностых, стремящегося выглядеть, как президент «Дженерал моторе». В паспорте была предупредительно проставлена тридцатидневная эстонская виза. Еще в конверте лежали мои новые водительские права и две кредитные карточки — «Америкен экспресс» и «Виза».