Афганская бессонница - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Васильевич Костин cтр.№ 26

Уехать! Я к своему заданию еще, в сущности, и не приступал.

— Да мы еще ничего не сделали. И Масуда мы еще не видели, и с пакистанцем у меня проблема.

Я коротко рассказал Асиму о своих затруднениях.

— Я постараюсь что-нибудь сделать. Мы съездим туда с человеком, который сможет решить что-то на месте. А с Масудом сегодня точно ничего не получится. Попытаемся устроить интервью завтра.

— Иншалла или точно?

Асим засмеялся, и я его дипломатично поддержал.

— Постараемся точно, а там иншалла!

Мы оставили Асима спать дальше и поехали на другой конец города к связисту.

Как мы и опасались, сделать ему ничего не удалось. За целый день солнечные батареи с американского пояса зарядили аккумулятор минут на десять работы, не больше. Но это было лучше, чем ничего, и мы оставили батарею заряжаться дальше.

Было без двадцати шесть, и я попросил завести меня к антиквару. Я уже похвастался перед Хабибом своими приобретениями, так что подозрений эта просьба у него не вызвала. К тому же, это означало для него конец рабочего дня.

А мой, я надеялся, наконец начнется.

3

Меня заметили сквозь окна витрины и, когда я толкнул дверь в антикварную лавку, уже приветливо улыбались. Мальчик — тот самый, быстрый, с калькулятором, он, видимо, был наследником семейного бизнеса — подкладывал дрова в печку. Аятолла, расправив бороду на груди, сидел за столиком и перебирал четки.

Мы обменялись приветствиями, как добрые друзья: «Салям алейкум!» — «Уа салям!» — и старик тут же повел меня в заднюю комнату. Дофин к секретным переговорам допущен не был.

Мы прошли по темному коридору и оказались в довольно большой, чистой комнате. Стены были недавно побелены, пол был сплошь застлан коврами. Центр гостиной делил с печкой дастархан, на котором стоял чеканный бронзовый поднос с кальяном. Я понял, что было не так и в первое мое посещение, и сейчас. Мне не предлагали чаю — Рамадан!

Мы со стариком не успели расположиться на подстилке, как в комнату вошли двое. Первым был сын хозяина, тот круглоголовый, с валиком на загривке. Знаете, кто был вторым? Командир Гадá, предводитель отряда махновцев, ну, этот, с двумя корешками вместо зубов.

Увидев меня, Гада заулыбался так широко, что я вынужден был констатировать, что корешков у него побольше: три или даже четыре. Он долго тискал мою руку, хлопая другой меня по плечу — он явно хотел подчеркнуть перед хозяевами лавки, что мы старые приятели. Знаете, что он приговаривал в качестве моего имени? Ну, типа, мой дорогой друг Савва Илларионович? Лёт Фан!

Мы уселись на подстилки и, поскольку чая ждать было бессмысленно, сразу перешли к делу. Гада достал из кармана фантик типа того, какой мне показали в мое первое посещение, только побольше, и аккуратно раскрыл его. В нем было штук пять изумрудов, тоже не ограненных, размером от рисинки до оливковой косточки.

Я вежливо поперебирал камни. В природном виде они выглядели не более привлекательно, чем любой кристалл: какие-то замутнения, трещинки, прилепленные комочки породы. Я отрицательно покачал пальцем и сложил руку так, как если бы в ней лежало авокадо: «Вот такой хочу!» Мужчины переглянулись: я явно не шутил. Гада достал из кармана ручку и нарисовал на бумажке круг размером с перепелиное яйцо: вот такой он еще мог бы потянуть. Мне такой был не нужен, но порядок цен выяснить не мешало.

— Чанд? Сколько? — спросил я.

Гада схватил меня за руку и заговорил быстро и горячо. Я не понимал ни слова, но предположил, что он так набивает цену. Что ему ради этого придется преступить клятву и предать родину, что, если его поймают, его расстреляют и тому подобное. Потом я уловил в его речи одно повторяющееся слово: «песар». Если я не ошибался, оно означало «сын». Еще я различил «шурави» — советский, «таджик» и «Душанбе».

— Подожди, подожди! — остановил я его. — Я ведь ничего не понимаю. Чей сын, чей песар?

По этому пункту мы объяснились. Гада несколько раз ударил себя в грудь, выстреливая новую очередь слов. Но дальше сдвинуться не удавалось.

Нам нужен был переводчик. Хабиб, явно работавший на контрразведку, отпадал. Я уже и так наступил на опасную черту. Еще шаг, и меня можно было арестовывать и кидать в камеру — я надеялся, что расстреливать сразу гражданина союзного государства Масуд не станет. Но помогать Хабибу в его основной работе я не собирался. Фарук и Асим отпадали по тем же причинам. А больше я в Талукане никого с языком не знал. Хотя…

Помните парня, который летел с нами в вертолете из Душанбе? Ну, тот, который учился в Одессе, отвез туда свою русскую жену с детьми и вернулся к родителям. Они еще наслаждались с Димычем беседой, когда наш вертолет падал. Как же его звали: Мустафа, Муса? Я вспомнил: Малек! И вспомнил, как его найти: он был единственным хирургом в этом городе.

Вот только имел ли я право втягивать его в свои махинации? Я-то уже все равно связался с лихими людьми и дальше пойду с ними по извилистой дорожке. А ему-то зачем это может быть выгодно? Обеспечить себя на всю жизнь? Я не сомневался, что Контора не поскупится — все они станут богатыми людьми. Но риск! Захочет ли Малек положить на другую чашу весов свою жену, детей, родителей, свою репутацию, несомненно, одного из самых уважаемых людей города? Нет, такой вряд ли захочет помочь нам в наших играх. А чтобы убедиться в этом, нам пришлось бы рассказать ему слишком много. Нет, Малек тоже отпадал!

Пока я пребывал в своих печальных размышлениях, вторая высокая договаривающаяся сторона тоже не теряла времени. Нахмурив брови от напряжения, все трое совершенно очевидно перебирали своих образованных знакомых. Одна из кандидатур, похоже, показалась им подходящей: все обратили лица ко мне и принялись наперебой расхваливать этот вариант. Я не понял ни слова.

Интернациональное слово первым пришло на ум Аятолле, чья седая борода, похоже, была не только данью возрасту. Он заставил всех замолчать и четко произнес:

— Доктор!

Им что, тоже пришел в голову Малек?

— Доктор? — переспросил я.

Называть имя «Малек» мне не хотелось. Во-первых, такая осведомленность могла показаться странной. Во-вторых, я боялся навести их на мысль, от которой сам уже отказался. Но кого они имели в виду, уточнить стоило. Малек говорил, что он в Талукане единственный хирург. Но как сказать «хирург» — а тогда можно было бы не сомневаться, — я не знал.

Оставался язык жестов. Вспарывать на себе пальцем брюхо мне не хотелось — Джессика запрещает мне показывать на своем теле всякие болезни и уродства. Она убеждена — по-моему, это атавизм древних кельтских верований, хотя и у русских есть то же самое, — что этим я навожу эту болезнь или уродство на себя. Поэтому я жестами изобразил, как в меня стреляют, как пуля застревает у меня в левом плече и как потом хирург берет скальпель и достает ее оттуда.

Пантомима публике понравилась, и все снова загалдели. Мы явно говорили об одном и том же человеке. Тогда я решился назвать его: