Апология здравого смысла - читать онлайн книгу. Автор: Чингиз Абдуллаев cтр.№ 27

— Я только выполнял свой долг, — заметил Воеводов, — и ничего особенного не сделал. А в Словению я поехал на следующий год.

— Извините, что я вас побеспокоил. Спасибо, что уделили мне столько времени. — Дронго убрал аппарат. Кажется, Воеводова можно смело исключать из числа подозреваемых.

Несмотря на то что они находились почти в центре города, доехать до Тверского вовремя не смогли. Они подъехали к условному месту, опоздав на восемь минут. Сидорин уже нетерпеливо смотрел на часы. Увидев подъезжавшую машину, он шагнул к ним.

— Вы опоздали, — недовольно заметил он, усаживаясь в салон автомобиля, — и у вас осталось не больше двадцати минут.

— Извините, — улыбнулся Дронго, — вы же знаете, какие сейчас пробки в центре города. Особенно после шести. Надеюсь, мы закончим быстрее чем за двадцать минут. У меня к вам несколько вопросов.

— Неужели они такие важные, что нельзя было подождать до завтрашнего утра? — поинтересовался Сидорин.

— Если бы можно было подождать, я не стал бы вас беспокоить, — признался Дронго. — Вы напрасно полагаете, что мне ужасно хотелось испортить вам настроение перед важной встречей с французами.

— И вы еще иронизируете, — усмехнулся Евгений Юрьевич. — Что у вас? К чему такая спешка?

— Вы работали ректором в этом Литературном институте, — показал Дронго на здание.

— Да, я там работал. Неужели вы решили встретиться со мной только для того, чтобы уточнить этот факт из моей биографии?

— Не только. Я хотел спросить о другом. Вы помните, как в вашу бытность ректором осудили двоих ваших студентов за изнасилование?

— У нас было несколько подобных случаев, — нахмурился Сидорин, — иногда студенты допускали некоторые вольности. Был случай, когда хотели посадить двоих студентов, еще до моего ректорства. Тогда вмешался один очень уважаемый народный поэт. Он позвонил прокурору и прямо спросил, как можно за одну дрянь сажать сразу двоих талантливых парней.

— А почему дрянь?

— Она пришла и оставалась в их общежитии. Три ночи. А потом обвинила двоих парней в изнасиловании. И тогда только вмешательство народного поэта спасло парней.

— А в случае с Зароковым и Маниевым никого спасти не удалось?

— Откуда вы знаете эти фамилии?

— Вы выступали свидетелем, еще когда были ректором. И хотели помочь одному из них.

— Странно. Я думал, что все забыли об этой истории. Откуда вы о ней узнали? Или у вас есть свои секреты?

— Никаких секретов. Об этом деле вспомнила одна из сотрудниц отдела кадров Союза писателей. Литературный институт тогда подчинялся Союзу писателей?

— Разумеется. Я тогда очень хотел помочь Зарокову. Талантливый парень, многообещающий поэт. Но не получилось. На самом деле насильником был Арсен Маниев. Ему дали тогда десять лет. А Зароков получил восемь. Он ничего не делал, но находился в комнате, где все произошло. Девушка показала, что их было двое. Потом выяснилось, что все были в состоянии сильного алкогольного опьянения, как обычно говорится в протоколах.

— Чем все это закончилось?

— Оба отправились в колонию. Зароков вышел через четыре года, Маниев через шесть. Потом Зароков пробовал восстановиться, но в это время у него на родине начались столкновения, и он вернулся в Осетию. Сейчас он директор крупной фабрики, а поэзию, к сожалению, бросил. Я до сих пор считаю, что он был очень талантливым человеком.

— А Маниев?

— Этот попал в тюрьму еще раз. Только не за изнасилование, а за грабеж. Я тогда был уже министром, и мне доложили, что мой бывший студент опять сел в тюрьму. Кажется, он серьезно ранил человека, и ему снова дали десять лет. Что было с ним потом, я не знаю.

— Этот Маниев не мог оказаться знакомым кого-то из ваших сотрудников, который решил забрать эти рукописи?

— Чтобы наказать меня? — улыбнулся Евгений Юрьевич. — Но это несерьезно. Я как раз делал все, чтобы в первый раз им помочь.

— Но Зарокову вы хотели помочь немного больше.

— Конечно. Зароков был поэт, а Маниев просто прохвост. Почему я должен был помогать прохвосту? Знаете известное выражение: «Нужно помогать талантливым людям, а бездарности пробиваются и сами».

— А если Маниев хочет каким-то образом напомнить о себе?

— Почему так глупо? И он не сумел бы написать такой связный текст. После двух сроков в колонии. Посчитайте сами. Он провел там в общей сложности лет пятнадцать. Или чуть меньше. И уже давно потерял всякие навыки. Сейчас ему должно быть около пятидесяти. Он и тогда был великовозрастным студентом. Впрочем, в Литературный институт не обязательно поступали в восемнадцать лет.

— И вы считаете, что он не мог создать подобные повести о собственных похождениях?

— Ни в коем случае. Маниев был бездарным студентом, плохо учился и вообще не очень хорошо владел русским языком. Что, за пятнадцать лет, проведенных в колониях и тюрьме, он превратился в образованного человека? Никогда в жизни не поверю. Убийцей стать он мог, насильником тоже мог. Но стилистом такого уровня никогда.

— Вы читали рукописи?

— Конечно, читал, — разозлился Сидорин, чуть побагровев, — не забывайте, что я литературный критик и как-нибудь разбираюсь в подобных вещах. Иначе меня не держали бы столько лет ректором Литературного института. Такой опус мог создать только образованный человек. Там есть ссылки на классиков, есть очень удачные цитаты, сравнения. Нет, нет, Маниев никогда бы не смог создать ничего подобного.

— Тогда другой вопрос. Человек, который написал эти рукописи, может быть убийцей? Или он для этого слишком интеллектуален?

Евгений Юрьевич помолчал. Подумал. Затем негромко сказал:

— Может. Конечно, может. Если интеллектуал и умница, то совсем не обязательно, что он хороший человек с ангельским характером. Я встречал в своей жизни такую талантливую сволочь. Иногда кажется, что талант дается от бога. Но в быту, в личной жизни этот человек может быть абсолютно невыносим для окружающих. А насчет вашего вопроса. Я внимательно прочел все рукописи. И меня неприятно поразило обилие деталей в обоих случаях, когда он описывал сцены убийства. Слишком подробно, я бы даже сказал, с каким-то внутренним наслаждением. Это меня насторожило. Боюсь, что мы имеем дело с человеком, имеющим некоторые психические отклонения. Во всяком случае, он может мыслить достаточно здраво, но его рукописи указывают на возможную предрасположенность к агрессивно-истероидному типу. Я не психолог, я филолог, но у меня сложилось именно такое мнение.

— Я вас понимаю, — Дронго взглянул на часы: прошло уже восемнадцать минут. — Не смею больше вас задерживать, Евгений Юрьевич. И спасибо за то, что вы согласились со мной побеседовать.