Я походил по дороге взад-вперед, с тяжелой связкой ключей в руке. Никто бы и не догадался, что за этими массивными деревьями скрывается дом. Некоторые из них достигали шестидесяти или даже семидесяти футов в высоту. Я вдруг задался вопросом, насколько высокими были деревья, когда Эбигайл Хамиш стояла здесь, дрожа от осеннего холода, без малого пятьдесят лет тому назад. Должно быть, деревья тогда были голыми.
Как я узнал несколько часов назад от секретаря господина Грирстоуна, мисс Хамиш шла на поправку и вскоре обещала связаться со мной. К ней еще не пускали посетителей, но я мог бы послать ей цветы; они с удовольствием обещали организовать это от моего имени.
И впервые в жизни я точно знал, где находится Алиса. В Национальном госпитале нейро- и микрохирургии в Ист-Финчли, примерно в часе ходьбы от Феррьерз-Клоуз. Я обещал, что не буду ни приходить, ни звонить в госпиталь: Алиса считала, что это плохая примета. Она хотела сама прийти ко мне, без предупреждения — «иначе получится натянуто и официально». Мы были словно жених и невеста, разлученные до свадебной церемонии. «Я хочу, чтобы пока все оставалось как есть», — написала она в своем последнем письме. Она проходила долгий курс физиотерапии, с каждым днем набираясь сил. «Мои ноги не разучились ходить. У меня ломит все тело, но ощущение просто превосходное. Теперь ничего плохого уже не случится. Наслаждайся своим домом, — Алиса была уверена, что мисс Хамиш оставит поместье мне, — его тайнами, и очень скоро — может быть, скорее, чем ты думаешь, — я постучусь в твою дверь».
В глубине души я был согласен с ее мнением насчет поместья, но не хотел испытывать судьбу, высказывая это вслух: вдруг у мисс Хамиш случится очередной удар и она умрет, прежде чем мы встретимся. В этом случае состояние, скорее всего, отойдет к благотворительному фонду или кому-нибудь из дальних родственников мисс Хамиш; похоже, что близких у нее не было. Как бы то ни было, я не мог сдержать полет своих фантазий, в которых видел, как мы приезжаем в загородный дом мисс Хамиш, который представлялся мне величественным строением в окружении идеально скошенных лужаек и вековых дубов, — короче, в Стейплфилд.
Хотя мисс Хамиш не ответила ни на один из моих вопросов насчет Стейплфилда, это можно было истолковать как проявление деликатности — собственно, по этой же причине она до сих пор не сообщила мне свой адрес. Возможно, разрушение Стейплфилда явилось трагическим событием для его обитателей; Энн наверняка говорила об этом. Если же предположить, что дом уцелел, вполне вероятно, что мисс Хамиш, назначенная душеприказчиком, решила взять его в аренду. Или вообще жила там: как единственная наследница Энн, она имела на это вполне законное право. Просто она не хотела говорить мне раньше времени о том, что моя мать солгала насчет пожара.
Еще в Мосоне, читая и перечитывая письмо мисс Хамиш, я чувствовал, как в душе зреет страшное подозрение. Очевидно, мисс Хамиш никогда не приходило в голову — иначе она не была бы так откровенна, — что Филлис Хадерли могла убить свою сестру. Все сходилось: Филлис и тетя жестоко поругались; Филлис, лишенная наследства, в ярости сбегает из дома; ее тетя скоропостижно умирает (что очень удобно), оставляя все состояние добродушной Энн, которая тут же составляет свое завещание в пользу лучшей подруги Эбигайл. С чего бы девушке двадцати одного года от роду составлять такое завещание, если только не предположить, что она боялась своей сестры? Но Энн не знает, где находится Филлис, поэтому и не может рассказать ей о завещании. Пока не становится слишком поздно. Филлис сознает, что убила свою сестру напрасно: денег она все равно не получит; больше ее никто не видел, и только через десять лет ее след обнаруживается в Мосоне.
Версия казалась мне вполне здравой, пока до меня не дошло, что до этого могли додуматься и полиция, и адвокат. Эта линия расследования могла стать основной. И наверняка они расспрашивали у мисс Хамиш о Филлис: им могли понадобиться письма Энн. Выходит, и полиция, и адвокат — и следовательно, мисс Хамиш — должны быть уверены в невиновности Филлис. Иначе мисс Хамиш никогда бы не доверила мне ключи от Феррьерз-Клоуз.
Во всяком случае, я пытался убедить себя в этом. В связке было с десяток ключей: три с бороздками от фирмы «Бенхам», два от пружинных замков и несколько хозяйственных — все старые, тусклые, с брелоками всевозможных размеров. Сама дверь была углублена в кирпичную кладку стены. От времени на ней появился зеленоватый налет плесени с узором из лишайника; вдоль створа протянулись вертикальные полоски мха. Выцветшая пластинка с именем владельца, медная прорезь почтового ящика, засов и замочная скважина. Ни звонка, ни переговорного устройства; обозначить свое присутствие можно было, лишь постучав костяшками пальцев по дереву.
Второй из ключей «Бенхам» подходил к нижней замочной скважине: щелчок, с которым он провернулся, прозвучал неожиданно громко. Я поднял засов и толкнул дверь. К моему немалому изумлению, она распахнулась бесшумно.
Я оказался перед входом в своеобразный туннель футов в восемь высотой, который образовывали металлические обручи, оплетенные ветвями. Свет едва просачивался сквозь арку из плотной зелени; редкие капли солнца блестели на мощенном камнем полу. В дальнем конце туннеля я смог различить две ступеньки, ведущие к двери в дом. Виноград, вьющиеся розы и другие ползучие растения переплелись с ветками деревьев; металлические обручи были густо покрыты ржавчиной. Судя по свежим срезам на виноградной лозе, с внутренней стороны туннеля кусты недавно подстригли, а усеянные птичьим пометом каменные плиты дорожки были подметены.
Я вытащил ключ из калитки и отпустил ее. Она закрылась за мной с тихим шипением. Щелкнула пружина замка; мне вдруг стало страшно, и я инстинктивно схватился за ручку двери — убедиться, что не попал в ловушку.
На улице было тихо, но все-таки можно было различить гул машин на Ист-Хит-Роуд, изредка раздавался рев мотоцикла, и где-то вдалеке с воем проносились самолеты, летевшие в сторону Хитроу. Стоило мне закрыть калитку, как все эти звуки разом стихли. Зато громко застучал мой пульс. Я направился по дорожке к дому, сопровождаемый тихими шорохами и шелестом. Наверное, птицы, подумал я, хотя не видел ни одной. Окружавшие меня заросли казались непроходимыми.
В дальнем конце туннеля растения словно расступались, позволяя увидеть красный кирпич и камень фасада, и света заметно прибавилось. Хотя туннель тянулся до самого крыльца, было заметно, где обрывалась его первоначальная конструкция, к которой была пристроена дополнительная секция, но, судя по крючковатым веткам виноградника, это было сделано очень давно. Я поднялся на крыльцо, с обеих сторон обрамленное толстыми кирпичными стенами. Похоже, когда-то здесь находились высокие окна, но теперь они были наглухо замурованы кирпичом. В двери тоже не было стеклянного оконца. Темно-зеленая краска потрескалась и облупилась.
На этот раз мне предстояло отпереть сразу три замка. Вставив второй ключ «Бенхам», я выждал, пока успокоится сердцебиение, после чего оглянулся по сторонам и провернул ключ в замке.
Дверь снова открылась бесшумно, впуская меня в тускло освещенный холл. Отделанные темными панелями стены, резная вешалка, деревянная скамья. Вдалеке можно было различить покрытые ковровой дорожкой ступени лестницы, ведущей наверх. Из коридора слева от лестницы проникал свет. Я переступил порог, придерживая входную дверь, которая, как и калитка, похоже, закрывалась сама. Я сделал еще шаг вперед, отпустив дверь, которая тут же захлопнулась за мной с тем же шипением.