Я остановилась. В туалете кто-то был. Я огляделась и, никого вокруг не обнаружив, приложила ухо к двери и стала прислушиваться. Кто-то плакал навзрыд. Арманд.
Это было ужасно. Рыдания были полны невыносимого отчаяния; как будто он хотел кричать, но знал, что ни один крик не будет настолько громким, чтобы его услышали. Таких страшных рыданий, идущих, казалось, из самой бездны, я еще никогда в жизни не слышала.
Мне было очень не по себе, когда я вернулась в наш отсек. Я включила верхний свет, подождала, жмурясь, пока глаза привыкнут к нему и начала собирать осколки. Обвязав руку платком, чтобы не порезаться, я собрала даже те осколки, которые лежали на полочке, и выкинула все это в маленькое мусорное ведерко под окном.
Потом села на свое место и стала просто смотреть перед собой. Я думала о том, что он рассказал мне про институт, где его долгие годы изучали как редкое животное.
Он, должно быть, жил в своего рода духовной пустыне. Ему удивлялись, но его не любили.
Я встала, чтобы выключить свет. Я была очень расстроена. Но что я могла сделать? В те моменты, когда я его не боялась, я в общем-то только восхищалась им. Однако я увидела мальчика, который был гораздо привлекательнее, чем все ребята, которых я знала. Он обладал сверхъестественными способностями. Он отважился пуститься в бегство через весь континент и противостоять целой армии преследователей. Я даже не думала о том, какой страх и отчаяние нужно было испытывать, чтобы решиться на такой шаг. По большому счету я совсем его не знала. Что мне было делать?
Я мрачно посмотрела в окно, на пейзаж, проплывающий мимо. Я отчетливо вспомнила слова, которые Арманд произнес сегодня вечером: «Я больше не вернусь туда ни за что на свете. Я скорее умру».
Боже мой. У меня в голове пронеслась страшная картина: кровь, вскрытые вены. Нет, он ведь ничего с собой не сделает!
Я вскочила, выбежала из отсека и стремглав промчалась по коридору. Дверь в тамбур, холод, оглушительный стук колес. А на двери все еще была надпись: «Занято». Я прислушалась, затаив дыхание.
Он был жив. Я услышала, как он, тяжело дыша, сдавленным голосом, повторяет, как заклинание, какое-то одно и то же предложение. Я плотнее прижалась ухом к двери и попыталась разобрать то, что он говорил. Это было на французском, но я слышала только обрывки слов.
— Je suis…
Я…
Что он?
И вдруг я поняла. Я не слишком хорошо занималась французским в школе, но это здорово помогает, если кто-то повторяет одно и то же, как молитву:
— Je suis un être humain. Je suis un être humain.
Он повторял снова и снова только эту фразу. В переводе это значит что-то вроде «Я человеческое существо». Он постоянно говорил себе эту фразу, как будто от этого зависела его жизнь.
Возможно, так оно и было. Я беспомощно закрыла глаза и прислонилась головой к двери, плотно прижалась к пластику, из которого была сделана дверь.
Я человеческое существо.
О Боже! Я хотела причинить ему боль, и я попала в самое ранимое место.
Я долго простояла в таком положении, будучи не в состоянии пошевелиться. Потом я оторвалась от двери и пошла назад. Когда я вошла обратно в отсек, меня била дрожь. Я села. Мне хотелось разрыдаться, но слез не было.
Глава 11
Время шло, а я все сидела и смотрела горящими глазами в окно. Промелькнул какой-то город, поезд остановился на запасных путях, которые казались холодными и зловещими в тусклом свете фонарей. Никого не было видно, и, когда раздался глухой свисток проводника, я услышала только, как где-то бесконечно далеко хлопнула дверь. Поезд тронулся.
Наконец, Арманд вернулся. Он стоял в дверях очень бледный и, казалось, был крайне удивлен, увидев меня.
— Ты еще здесь?
Я посмотрела на него:
— А куда мне идти?
Мне показалось, что он задумался, что бы мне на это ответить. Он сел, но теперь уже не напротив меня, у окна, а на место прямо возле двери, чтобы быть как можно дальше от меня. Мне было больно видеть, как он там сидит.
Я помедлила.
— Арманд?
— Да.
— Мне… мне очень жаль. Извини, что я тебе тут такого наговорила.
— Уже хорошо.
— Нет, это нехорошо. Я не должна была этого говорить. Я… я сегодня просто сама не своя от всего, что произошло… вся эта суета…
Я остановилась. Мои слова звучали неубедительно. Так всегда бывает: когда хочешь сказать что-нибудь важное, слов не хватает.
— Кончено, — тихо сказал Арманд. — Сказанного не воротишь, но теперь кончено. Давай больше не будем об этом.
Мы замолчали. Темнота и монотонный убаюкивающий стук колес окутали нас. Казалось, что в нашем распоряжении был весь поезд, как будто мы едем на нем уже целую вечность и будем и дальше так бесконечно ехать.
— Арманд?
— Гмм?
— Расскажи что-нибудь о себе, — попросила я.
Он удивленно приподнялся:
— Зачем?
— Просто так, — сказала я. — Мне интересно. Я хочу побольше о тебе узнать.
Он покачал головой, как будто не мог поверить в то, что услышал.
— Что ты имеешь в виду? Обо мне как о личности или о моих телекинетических способностях?
— Твои телекинетические способности я уже прочувствовала, спасибо, — возразила я. — Нет, расскажи что-нибудь о себе, о своих родителях, о своем детстве, чем ты увлекаешься — о чем-нибудь таком.
— Мои родители? — Он выговорил это слово так, как будто услышал его первый раз в жизни. Он замялся. — Что ты хочешь о них узнать?
Я пожала плечами:
— Ну, не знаю. Я не собираюсь тебя допрашивать или что-то в этом роде. Просто расскажи мне что-нибудь. Например, есть ли у тебя брат или сестра? Какая музыка тебе нравится?
— Какая музыка мне нравится? — Он странно посмотрел на меня. Казалось, он был потрясен. — Знаешь, меня об этом никто никогда не спрашивал.
— Ты шутишь.
— Нет, серьезно.
Я наморщила лоб.
— Может быть, во Франции по-другому, но здесь у нас наши ровесники говорят практически только об этом. Ну, еще про фильмы, компьютерные игры и тому подобное.
— Понятия не имею, о чем говорят молодые люди во Франции, — сказал Арманд. — Возможно, об этом же. Но я уже почти не помню, каково это ходить в обычную школу. Я жил в институте с десяти лет. И там никто не расспрашивал меня о семье или о моих музыкальных предпочтениях.
— Правда? Что же, вы ни о чем не разговаривали? Они не спрашивали, как тебе живется?
— Спрашивали, конечно. Они хотели знать массу всего. Но это происходило следующим образом: передо мной клали кипу опросных листов, которые я должен был заполнить. А если приходил кто-нибудь из психологов, чтобы поговорить со мной, то он меня спрашивал: «Ну, Арманд, расскажите же мне что-нибудь о ваших телекинетических способностях. Когда вы впервые обнаружили их? Как они проявляются? Что вы делаете, когда хотите применить их?» Исключительно вопросы такого рода. А на двери моей комнаты висела табличка: «Арманд Дюпре, телекинет».