Дракон Фануил - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел Худ cтр.№ 55

После нескольких строф, восхваляющих не посредственно Урис и два ее главных дара, медицину и письменность, декламация перешла в пение. Бритые священнослужители оживились, их голоса присоединились к высокому тенору солирующего жреца, возносясь к обложенным тучами небесам. Сначала поющих поддерживал лишь барабанщик, скупыми ударами задавая ритм. Затем вступил флейтист, а за ним — последний из музыкантов, искусно приглушая звоны своих Тарелок. Но музыка служила лишь обрамлением для голосов служителей Урис, она лишь сопутствовала величавому песнопению.

Поющие дважды повторили строфу, затем умолкли, и жрец снова перешел на декламацию, и снова лишь барабанщик скупыми ударами вел ритм, которому следовал жрец.

Так длилось почти час, декламация сменялась пением, пение — декламацией. Жрец подробно описывал и воспевал вклад Урис во все ремесла, он иллюстрировал свой рассказ выдержками из древних легенд и мифов. Толпа продолжала безмолвствовать, и Лайама на миг восхитила стойкость верующих горожан. Это сколько же надо скопить в себе благочестия, чтобы зимним холодным днем и в такой теснотище слушать часами службу на языке, которого не понимаешь! Что касалось его самого, Лайам был слишком поглощен переводом песни, чтобы обращать внимание на ее продолжительность, впрочем, он вынужден был неохотно признать, что песнопение и его за хватило.

В конце концов, приблизительно за час до заката, певцы все-таки смолкли. На площади воцарилась умиротворенная тишина. Раскрасневшийся от напряжения жрец забрал у служек фонарь и книгу и вскинул их над головой — для всеобщего обозрения. Он выдержал хорошую паузу, а затем провозгласил — уже на том языке, который был понятен собравшимся:

— Урис, Свет нашей тьмы, Наставница мира, благослови этот город и этих людей!

Над толпой пронеслось единодушное, «да будет так!» — и все люди, что были на площади, — равно как и те, что находились рядом с Лайамом, склонили головы. Повинуясь этому знаку, двое священнослужителей подхватили край безупречно белого покрова, скрывающего статую, и откинули его так, чтобы он сначала соскользнул с ее лица, а уж потом сполз с плеч.

Лайам едва не присвистнул, но вовремя одернул себя. Статуя потрясала. Это было восьми футовое изваяние женщины с лицом милостивым и немного печальным. Черты богини были пре красны и казались живыми, но в первую очередь Лайама впечатлила не красота, а стоимость того, что предстало его взору. Статуя ослепляла, ибо каждый дюйм ее одеяния покрывало усыпанное драгоценностями золотое шитье. Глазами богине служили искусно обработанные алмазы, ее волосы состояли из тончайших серебряных нитей. Картину дополняли культовые предметы — книга и фонарь, — отлитые из червонного золота, причем внутрь фонаря был вставлен огромный рубин — он мерцал, изображая пламя.

Лайаму некогда приходилось вращаться в преступной среде. С одним из охотников до чужого добра он даже сошелся достаточно близко. Да, подумал Лайам, окажись его знакомец сейчас на площади, он непременно решил бы украсть статую Урис. Он тут же, конечно, устыдился бы своих святотатственных помыслов, но сначала решил бы украсть.

Впрочем, собравшиеся на площади горожане никак не помышляли о воровстве. Они благоговейно глазели на ослепительную богиню.

Тем временем старший жрец, решив, что верующие прониклись достаточной долей почтения, спустился с помоста, положив тем самым начало формированию процессии. Окружающие без суеты занимали свои места, мальчики-служки снова прошли вперед — к ним присоединился священнослужитель с рогом. Далее друг за другом выстроились — старший жрец, жрецы с носилками, прочие священнослужители и Кессиас со своими стражниками в тяжелых церемониальных доспехах. За ними в гордом одиночестве встал Виеску — как единственный мирянин, известный своим благочестием и участвовавший во всех предыдущих процессиях, — а уже следом пристроились музыканты. Арьергардом официальной части процессии был Марциус, окруженный группой видных торговцев и других знатных персон.

Снова пропел рог, музыканты заиграли что-то вроде ритмичного марша, и процессия достаточно бодрым шагом двинулась к южной окраине площади. Как только голова процессии втянулась в одну из улиц, толпа потянулась за ней. Над площадью разнеслись облегченные возгласы, горожане выпрастывались из оков длительного безмолвия. В руках многих появились музыкальные инструменты. Радостный шум все ширился, оповещая округу о том, что сбросившая покров Урис движется через город.

Лайам наблюдал за всем этим до тех пор, пока последние верующие не скрылись из виду, оставив после себя звенящую тишину. Тут над ухом Лайама раздался вздох, это посланец Кессиаса напоминал о своем присутствии.

— Куда они пойдут?

— В порт — куда же еще, — ответил стражник тем тоном, каким говорят о чем-то само собой разумеющемся. — Они пройдут через Аурик-парк и Норсфилд, а потом вернутся к Храмовому двору.

— Я никогда прежде не видел, как отмечают праздники Урис, — произнес Лайам, с сочувствием подумав о том, как нелегка ноша носильщиков.

— Это все повторяется каждый год, — сказал стражник, глядя на него как на идиота. — Как вы могли этого не видеть?

Пускаться в какие-то объяснения было бессмысленно. Если этот болван не в состоянии угадать в нем уроженца Мидланда — по выговору, по имени, наконец, — то нечего с ним и толковать. Лайам просто пожал плечами и потянул к себе недопитый бокал.

Стражник несколько мгновений помедлил, словно ожидая каких-либо указаний, потом исчез так же бесшумно, как появился.

Лайам оставался на галерее около получаса, за это время он одолел еще два бокала вина, по путно размышляя о том, что он только что видел. На его памяти таких пышных почестей удостаивалось очень немногие из таралонских богов. Даже в Торквее, известном своей приверженностью к традициям старины, подобные шествия почитались за редкость.

Однако в конечном итоге Лайам не выдержал и вновь соскользнул мыслями к насущным делам. Его охватила неудержимая потребность заняться хоть чем-нибудь ну хотя бы, что ли, пройтись. Что он и решил незамедлительно сделать.

«Шествие, пожалуй, затянется», — подумал Лайам, шагая по опустелым улицам, и снова пожалел носильщиков увесистой Урис.

Он двигался в западном направлении, мимо открытой эстрады — служащей, как лишь сейчас уразумел Лайам, летним приютом компании «Золотой шар» — к Муравейнику, самому густонаселенному району Саузварка, представляющему собой мешанину из узких улочек в скрюченных переулков, где все дома были корявы и неимоверно высоки. Они через траншеи улиц тянулись друг к другу, словно ища поддержки, и почти соприкасались на высоте четвертого-пятого этажей.

Обычно люди кишели здесь, как муравьи, но, должно быть, дух празднества повлиял и на этот район. Народ с улиц словно повымело, а редкие прохожие были опрятно одеты, видно решив, что раз в году приодеться в честь Урис не составляет большого труда. Даже вездесущих попрошаек нигде не было видно, они тоже, наверное, понимали, что это не их день.

Кессиас говорил, что комнаты, которые снимает загадочная незнакомка, находятся в Муравейнике. Лайам задумался — сначала о ней, по том вновь обратил мысли к Виеску. Вопросы иерарха Кансе почему-то выбивали маленького аптекаря из колеи, и Лайаму хотелось понять, чем же этот человечек так взвинчен. В принципе, за его беспокойством могло крыться нечто, связанное с убийством Тарквина. Но с тем же успехом могло оказаться, что аптекарь просто погряз в грехе, имя которому прелюбодеяние, и не желает о том говорить с духовным лицом. Не исключено, что, прикинувшись иерархом, Лайам сам перекрыл себе путь к откровенному разговору с Виеску и этим загнал дело в тупик. А возможно, это сама Урис разгневалась на Лайама за то, что он самовольно внес себя в списки ее служителей, и хочет его наказать.