– А чего не спрашиваете о Зеве?
– А чего о нем спрашивать. Небось, стал царьком, и едва сохраняет бессмертие стараниями этой самой Яры и твоими.
– Строга ты к нему, Тамирис.
– Ладно, хватит об этом отступнике. С чем пришел?
– Да так, не с чем. Омолодиться на большом сборе. С тобой вот юность вспомнить.
Тамирис была ведуньей сильной. И понимала некоторую лукавость Купалы. Но не могла сердится на этого легкого ловкого веселого красавчика, которого сама учила и искусству волшебства и волшебству любви.
Она промолчала.
– А много здесь таких, как Яра, а Сварог? – обвел Купала глазами собрание на поляне. – Жалко, как много пропадает хороших ведуний. И все из-за того, что не умеют летать.
– Они не пропадают. В этих местах много тех, кто хорошо колдует, но не может летать. Но на их счастье наша гора рядом. Вот и посвящаем их здесь.
– Но, согласись, Сварог, не всех. Не всех. Трудно женщине добраться сюда за несколько дней.
– Да, сейчас здесь есть несколько, что аж целую луну шли. Устали, конечно. Но добрались.
– Посвятим их, а Тамирис! Они того заслуживают.
– Конечно, посвятим. Чего ты вдруг так о них озаботился?
– Так, сестрица Яра из головы не выходит. Ее судьба. Она ведь такая как они. И им угрожают такие же трудности и опасности, которые довелось пережить ей.
– Чего-то ты много о ней вспоминаешь, – с подозрением сказала Тамирис.
– Что ты, сестрица. Это я так. Ведь сами же всегда говорили, что настоящий волхв должен быть добрым и заботиться о родовичах, – с невинным видом произнес Купала.
– Это так, брат. Ха, а кто это пришел посуху? Да никак, брат Посейдон?! Давненько не бывал он у нас на сборах.
Все, – подумал Купала. – Теперь все нормально. Повезло вам, девки. Будете теперь царицами. И не будете ноги бить, чтобы добираться до этой горы. У вас будет теперь своя Лысая гора – Олимп.
Весело плыли ведуньи, не умеющие летать, на кораблях Посейдона. Щеголяли друг перед другом в белоснежных, шитых золотом и пурпуром незнакомых белых одеждах из неведомого легкого и мягкого материала.
Примеряли золотые ожерелья и браслеты.
Много такого добра нагрузил Зев на корабли Посейдона, благо жертвенники новым богам ломились от подношений.
Хохотали до упаду вновь посвященные в ведуньи будущие царицы.
Ибо кружил им головы незнакомый душистый напиток, который Посейдон с Купалой звали вином.
А главное, уплывали они от неминуемой зимы. Плыли в страну вечного лета. Ради чего не стоило теперь умирать, а просто поверить этому красавцу Купале.
– Девки неплохие. Молодец, Купала, – сказал Зев. – Но сильных ведуний среди них нет. Да и ведунов тоже.
– Мужчин не соблазнишь золотыми побрякушками. А потом, нам и для омоложения и для того, чтобы повязать всех здешних царьков этого хватит.
– Пока хватит, Купала. Пока. А потом посмотрим. Надо как можно больше заманить сюда и ведунов и ведуний, и просто нашего народа.
А потом, когда соблазны и посулы будут исчерпаны, побольше сюда надо будет рабов из наших мест. Народец здесь еще недостаточно бел.
– Злой ты, громовержец. Участь рабскую своим родовичам желать.
– А мы не на совсем. Приучим местных отпускать на волю кого надо. И потом, знаешь, иногда я думаю, что иным нашим неплохо побыть в рабах. Умнее становятся.
Он, внутренне усмехнувшись, мельком взглянул на Яру, которая вовсю стараясь скрыть неодобрение, осматривала визжащую и смеющуюся толпу новых богинь. А они играли в горелки, кувыркались, водили хороводы, пытались плести венки из сухих жестких местных цветов. И славили царя богов Зевса. Который подарил им жизнь как вечный праздник в этих теплых благодатных местах.
Одна из немногих среди этой толпы, настоящая ведунья, ладная, легкая, чем-то похожая на Тамирис, сорвала с себя тунику, и, размахивая ей, как флагом, пританцовывая порхнула к Зеву.
– Старшой, а праздник любви этой ночью будет?
– Будет, Афродита, будет. Вся наша жизнь теперь это сплошной праздник любви.
Купала плотоядно и завистливо оглядывал ладное тело и волной льющиеся до пояса волосы цвета меда.
А Яра с нескрываемой ненавистью смотрела на новую обитательницу Олимпа как на врага.
На настоящей Лысой горе таких чувств друг к другу никто никогда не испытывал.
Глава 13. Послесловие через тридцать пять веков
Юрий Петрович любил вести занятия у геологов. После отмены изучения в ВУЗах марксизма-ленинизма многие его коллеги приуныли.
А Юрий Петрович знал, что со временем станет еще интереснее. Гуманитарная составляющая высшего образования у естественников все равно останется. Но настоящие, а не марксистские, философия, политология и культурология гораздо интереснее всего этого научно– коммунистического бреда.
А с другой стороны, как же увлекательно говорить об этих вопросах не с профессионалами, пусть и будущими профессионалами, а с дилетантами.
Но дилетантами умными, читающими, размышляющими. Однако не скованными почтением к авторитетам чужих для них профессиональных знаний.
– Никакого секрета во всплеске греческой культуры нет, – твердо заявил, стоя у доски студент.
Его звали Вадимом. Это был крупный парень с решительным лицом. Насколько понял из общения с этой группой Юрий Петрович, Вадим придерживался модных среди части молодежи радикально националистических взглядов.
– Но, почему, Вадим? Разве мы не видим материального воплощения этого всплеска. Всех этих храмов, археологических находок. Я уже не говорю о не материальных моментах. Той же греческой мифологии и философии.
Или Гомер для вас фикция?
– Гомер описал реальную историю реальной войны. И он для меня не фикция. Но я не о том. Культура не может развиваться на пустом месте. А Греция испытывала экономический подъем.
Посмотрите на карту полезных ископаемых. В Греции сосредоточено две трети запасов меди и олова всего Древнего мира.
Во времена бронзового века это была самая богатая страна древности. И денежки там водились. Как у нас в Ханты-Мансийске сейчас. Только у нас денежки на нефти, а у них были на бронзе.
Вадим был родом из Ханты-Мансийска.
– И где же ваш ханты-мансийский Гомер? – ехидно спросил вечный оппонент Вадима, Виталий.
Сухой сутулый скептик.
– Еще будет.
– Экономика экономикой, но не кажется ли вам, что экономическая база еще не все? – спросил то ли всех сразу, то ли Юрия Петровича подвижный студент с первого ряда.
Их было двое, братья-двойняшки Михаил и Петр. Вопрос задал Михаил, обведя аудиторию своими чудными голубыми глазами, которые иные называли «смерть девкам».