Любовь к камням - читать онлайн книгу. Автор: Тобиас Хилл cтр.№ 69

— Что сталось с ними? — Я поворачиваюсь к старику.

— Проданы. Покупатели «Братьев» хотели получить все, связанное с ними. Платили бешеные деньги за старую побрякушку, прямо-таки помешались. С отцом тоже было нечто похожее.

Пайк поднимает стакан и жадно пьет.

— Он не мог оставить эту вещь в покое, понимаете? Постоянно касался ее. Мать не терпела этого. Не хотела терпеть, и я понимал почему, хотя мне было всего четыре года. Отец ласкал эту вещь, будто девушку. Как-то он позволил мне ее подержать.

Джордж поднимает на меня взгляд, гордый и слегка пристыженный.

— Какой она была?

— Старой. Тяжелой, как пистолет. Но когда прикоснулся к ней он… Словно бы лапал ее. Прошу прощения. — Джордж сухо покашливает. — Словом, эта вещь была там, в доме на Слиппер-стрит. Помню, отец рисовал ее. Я больше не видел, чтобы он брался рисовать или хоть раз прежде ходил в библиотеку. Даже когда отец выяснил, что это, мать продолжала пилить его, пока он не продал «Братьев». По закону, разумеется, драгоценность нужно было сдать как найденный клад, но чистильщики не особенно считались с законом. У них были нужные связи. Деловые контакты для тех случаев, когда требовалось сбыть что-то особое. Состоялся довольно большой аукцион. В конце концов отец продал «Трех братьев» одному японцу, коллекционеру. За деньги, на которые можно купить несколько домов.

— Как его звали?

Джордж поднимает на меня взгляд, в его голубых глазах удивление.

— Я думал, вы знаете. В той бумаге у вас написано его имя.

— Мистер Три Бриллианта?

Джордж кивает.

— Теперь все ясно, так ведь? Казалось бы, Джордж-старший или моя мать должны были заподозрить что-то неладное. Но они сочли это одним из восточных имен — Маленькая Слива, Три Цветка. Что-то в этом роде.

Я сажусь и отпиваю глоток пива.

— А его звали по-другому?

— Он сразу же пропал, и как его звали, для нас было не важно. А вот деньги вышли нам боком. Золотые соверены, целая куча. Дело нечистое. И отцу дали три года — заговор подорвать курс валюты и все такое прочее. Отец не мог сказать, откуда у него эти деньги, не хотел говорить. И почему у него их столько. В том-то и была беда, иначе б ему не дали такого срока. Когда вышел, он нашел хорошую работу в порту. Продавать мясо на большие суда, мясо и фрукты. Но говорить о «Трех братьях» он не переставал никогда. Эта вещь переменила его, притом не в лучшую сторону.

Джордж поднимает на меня взгляд. Когда он улыбается, глаза его исчезают в морщинах и складках.

— Зачем подобная драгоценность такой славной девушке, как вы? Считаете, что бриллианты вечны?

— Но ведь так оно и есть.

Джордж подается вперед и начинает напевать. Меня это застает врасплох. Поет он негромко, улыбаясь, приподняв брови, словно колыбельную песенку.

Бриллианты вечны.

Мне их хватит для счастья.

Они возбуждают меня.

Они не уйдут в ночь.

Я не страшусь, что они

Покинут меня…

Мы дружно смеемся, глядя друг на друга. В конце концов я замолкаю, утирая слезы, а старик приносит еще пива и тарелку крекеров. Зажигает огонь в камине, и мы сидим, пьем под взглядами людей на фотографиях.

— Похоже, он недурно преуспевал, ваш отец. Человек, подобный Мидасу.

— Какое там. «Братьев» он ведь лишился. Был скорее Дерьмидасом.

— Царем Дерьмидасом?

— Вот-вот. Все, к чему он прикасался, превращалось в дерьмо. Как несло от него, когда он возвращался с работы! Жутко, поверьте.

Джордж признался, что ему нужно поспать, он слишком стар и я его утомила. Взглянув на часики, обнаруживаю, что уже за полночь. Он предлагает мне остаться и, когда я соглашаюсь, идет за подушкой. Как он вернулся, не помню. Утром я просыпаюсь под тартановым ковриком, от которого пахнет псиной.

Ни звука, лишь теплая тишина места, где люда крепко спят. Задаюсь вопросом, такое ли ощущение было бы у меня в своем доме. Привыкла бы я к нему? Еще рано, холодно, иду на кухню и грею ладони над газовой плитой, вытянув руки. В холодильнике есть пикули, в хлебнице — хлеб.

Усаживаюсь и съедаю четыре ломтя. В гостиной вынимаю бирюзовый талисман с надписью и кладу на каминную полку. Он выделяется своей яркостью среди старых фотографий, словно это камень был живым, а не снятые на них люди. Выйдя из подъезда, иду опять на Коммершл-роуд и сворачиваю на запад, к городу.

В тот год, когда умер король, лето было жарким. Зимой Темза оставалась замерзшей три месяца, лед стал твердым, как асфальт; но тепло пришло и установилось слишком рано. К началу марта от реки пошел смрад гниющих отбросов. В богатых домах окна занавешивали брезентом, пропитанным хлорной известью, и даже чистильщики держались подальше от канализации. Вонь испражнений миллиона людей стояла над Лайм-хаузом, Рэтклиффом и Уайтчепелом, впитываясь в одежду, поры кожи, камень.

Когда Даниил прожил больше лет, чем Юдифь, стал старым, как все Леви в ее рассказах, он вспоминал то время — течение лет на Хардуик-плейс, тягучая скука рабочих дней — как быстро оно для него кончилось. Грянули перемены, и ход жизни ни с того ни с сего нарушился. Даниил размышлял над этим. На ночном столике остывал стакан сладкого чая.

В Ираке он был не одинок в думах о прошлом. По речным долинам велись раскопки древних городов — Варки, Ниневии, Ниппура; европейцы располагались лагерями среди зарослей камыша. Весь мир, думал Даниил, ворошит свое прошлое. Возле стакана с чаем, рядом с изголовьем, лежала старомодная часовая цепочка. Он возьмет эту цепочку, когда придет время, и наденет.

Даниил лежал лицом к окну. В саду цвели тамариски. Вспоминал, как время преподносило ему сюрпризы, как его жизнь менялась в мгновение ока, словно по волшебству. Кувшин с камнями. Своего брата и Дружка во дворе. «Трех братьев», лежавших на столе между его узловатыми руками.

1837 год, май. Хардуик-плейс притихла. Экипажи проезжали с закрытыми окнами и опущенными занавесками, словно смрадный воздух в темноте казался свежее. Одиннадцатого числа, в четверг, Даниил понял, что их дело перестало существовать. Он удивлялся, что оно продержалось так долго.

На рассвете Даниил раздвинул шторы на окнах мастерской и увидел на другой стороне дороги Маттью Лоуренса, владельца морских купален. У подъезда стояла телега. Маттью с сыном торопливо грузили на нее все, что могли, до появления кредиторов. Марта, соседская девочка, тупо наблюдала за ними, стоя на тротуаре. Младшая дочь Маттью уже сидела в телеге, держа в одной руке букварь, а в другой молочник.

Лишь когда они уехали, Даниил снова задернул шторы. Попытался представить себе, что бы забрал он. Шкафчики и конторки; ряды украшений, серебро и воксхольское стекло, ждущие покупателей. Даниил, если б мог, бросил бы их.

В конце дня Даниил снял выставленные на продажу украшения и запер в железный ящик, купленный по дешевке в порту. Потом взял бухгалтерские книги и уселся за конторку подсчитывать итог. В сумерках появилась Джейн. Женщина прислонилась к стене и уставилась на Даниила, а он зажег свечу и вновь принялся за работу.