Эйфельхайм: город-призрак - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Фрэнсис Флинн cтр.№ 51

— Прямо через Соборную площадь на другом конце главной улицы. А зачем?

— У меня сделанный Лоренцем крест для них, и я думал заодно передать весточку об Иоахиме.

Грегор усмехнулся:

— Почему бы не передать им самого Иоахима?

* * *

Монахи храма Св. Мартина устраивали рождественские ясли в святая святых. Начало обычаю воздвигать рождественский вертеп положил Франциск Ассизский, и популярная традиция в конце концов докатилась и до германских земель.

— Мы начинаем размещать фигурки после Мартынова дня, — объяснил настоятель. Праздник св. Мартина отмечает в народном календаре начало рождественской поры, хотя и не в литургическом. — Сначала животных. Затем, на рождественскую всенощную — Святое семейство; на Рождество — пастухов и, наконец, на Епифанию — волхвов.

— Некоторые святые отцы, — сказал Дитрих, — относили Рождество к марту, что было бы логичней, чем декабрь, если пастухи пасли свои отары ночью.

Монахи прервали свои занятия, переглянулись и засмеялись.

— Значение имеет то, что случилось, а не когда, — пояснил настоятель.

Дитриху нечего было ответить. Подобная историческая ирония могла вызвать дискуссию у студентов в Париже, а он уже не студент, да и здесь не Париж.

— Календарь в любом случае неправилен, — сказал он.

— Как доказали Бэкон и Гроссетест, — согласился настоятель. — Мы, францисканцы, вовсе не отсталы в натурфилософии. «Только человек сведущий в природе постигнет Святой Дух, ибо он раскрывает то, в чем таится Святой Дух, — в сердце природы».

Дитрих пожал плечами:

— Я хотел лишь пошутить, а не подвергнуть критике. Все говорят о календаре, но никто не может зафиксировать его. — На деле, поскольку вочеловечивание Иисуса Христа означало начало новой эры, оно символически выпадало на 25 марта, праздник Нового года, а 25 декабря неизбежно выпадало на девять месяцев позже. Дитрих кивнул на ясли: — В любом случае, милое представление.

— Это не «милое представление», — укорил его настоятель, — а грозное и торжественное предупреждение могущественным: узри Господа твоего — бедное и беспомощное дитя!

Держась несколько сзади, Дитрих позволил настоятелю и аббату сопроводить себя до вестибюля; процессия двигалась медленно, ибо аббат, пожилой человек с клоками седых волос, опоясывающих тонзуру, прихрамывал.

— Спасибо тебе, что донес до нас слово о брате Иоахиме, — сказал аббат. — Мы известим братство в Страсбурге. — Он остановился в задумчивости. — Благочестивый мальчик, насколько я помню. Я надеюсь, ты вразумил его опасностям невоздержанности. Спиритуалистам немного сдержанности не повредит. — Аббат искоса глянул на настоятеля. — Скажи ему, что примирение может быть достигнуто. Марсилий мертв. Ты слышал, я полагаю. Они все мертвы теперь, за исключением Оккама, а он готов к примирению с Климентом. Он поедет в Авиньон и испросит прощения. Дитрих внезапно остановился:

— Оккам. Вам известно когда? — Он не мог себе представить Уилла, просящего у кого-либо прощения.

— Весной. Орден соберется и составит формальную просьбу. Климент найдет способ принять его назад в лоно Церкви, не делая излишне очевидным то, что глупый Иоанн должен был изгнать его. — Аббат покачал головой. — Михаил и прочие зашли слишком далеко, обратившись к императору. Наше дело не управлять делами королей, но лишь печься о бедных и смиренных.

— Это, — сказал Дитрих, — как раз может потребовать от вас управлять делами королей.

Старик помолчал чуть дольше обычного, после чего мягко спросил:

— Вразумлен ли ты об опасностях невоздержанности, Дитль?

* * *

Возвращаясь к собору Богоматери, Дитрих заметил, что одна из торговок рыбой, случайно взглянув на него, вдруг прервала свою работу и замерла. Он задрожал под порывом ветра, накинул капюшон и поспешил дальше. Когда он бросил взгляд назад, она завязывала палаточный трос. Скорее всего, ему лишь привиделся интерес в ее взгляде. Люди давно обо всем забыли.

Страсбургский диоцез охватывал Эльзас, Брейсгау и большую часть Шварцвальда; но архидьякон, живущий во Фрайбурге, говорил от имени епископа. Дитрих нашел его молящимся в часовне Искупления грехов человеческих и подумал, что это добрый знак — обнаружить человека столь высокого положения на коленях.

Когда архидьякон осенил себя крестным знамением и поднялся, он заметил Дитриха и воскликнул:

— Дитрих, старина! Как поживаешь? Я не видел тебя с самого Парижа. — Он говорил мягким голосом, был учтив в обращении и смотрел с упорной настойчивостью.

— У меня теперь приход в Хохвальде. Не такой большой, как у тебя, Вилли, но зато тихий.

Архидьякон перекрестился:

— Видит Бог, ты прав. Здесь было слишком много волнений за последние несколько лет. Сначала сражающиеся за корону Людвиг и Фридрих, затем бароны — Эндиген, Юзенберг и Фалькенштайн, — опустошавшие Брейсгау в течение шести лет по одному Богу известной причине… — Он сделал жест рукой в сторону часовни Искупления грехов человеческих, которую бароны построили в знак примирения. — …Затем «кожаные руки», сокрушающие, жгущие и вешающие на своем пути. Так безумие передалось от верховных властителей к власть предержащим и потом простому люду. Следует возблагодарить Господа за эти десять лет мира — Господа и Швабскую Лигу. Фрайбург и Базель навязали ныне мир баронам, а Цюрих, Берн, Констанц и Страсбург присоединились, как ты слышал, быть может. Пойдем пройдемся. Ты слыхал что-нибудь об Ауреоли, или Буридане, или ком-либо еще? Пережили ли они чуму?

— Не слыхал. Мне сказали, Оккам собирается примириться с папой.

Вилли усмехнулся и подергал за свою черную с проседью бороду:

— Пока не ввяжется в новую ссору. Он, должно быть, дремал, когда его класс обсуждал «Благословенны мирные». Или, может быть, францисканцы не учат этому в Оксфорде.

В главном нефе купол над головой, казалось, бесконечно вздымался ввысь, и Дитрих понял, что Грегор имел в виду, когда говорил об освещении внутри храма. Подле входа в колокольню стояла прекрасная статуя Девы Марии с двумя ангелами по бокам, изваянная по канонам предшествующего столетия. Витражи в окнах были современными, за исключением небольших круглых витражей в южном трансепте, которые также были выполнены в прежнем стиле.

— Меня беспокоит один теологический вопрос, ваша милость.

— Должно быть, и впрямь беспокоит, если я вдруг стал «вашей милостью». В чем он заключается?

Дитрих передал ему пакет и кратко объяснил свои мысли относительно крэнков, которых он описал только как странников ужасной наружности, управляемых в большей мере инстинктами, нежели разумом. Может ли народ, управляемый таким образом, иметь душу?

— Если рискуешь ошибиться, — сказал Вилли, — то лучше склоняться к хорошему. Предполагай, что у них есть души, пока не подтвердится обратное.