Рудимент - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Сертаков cтр.№ 4

Немыслимая каша из цитат, непонятным образом отложившаяся в башке шестилетнего паралитика. Я не сумел бы внятно ответить, откуда взялась подобная ахинея.

Но я хорошо представлял, зачем я это делаю.

Мне нравилось, что ей нехорошо.

Соседка застыла с кошелкой и зонтиком в руках. Сквозь дверную щель, из сумрачного коридора на меня уставился ее красный, опухший глаз. Где-то тикали часы. В тот момент она могла бы зайти к нам и запросто придушить меня подушкой. Но пожилая склочница ничего не сделала, она повернулась и ушла. Хлопнула входная дверь.

Я сидел в кроватке, весь мокрый. Пот так и лил, словно мне пришлось катать тачку с углем. Я никогда так не уставал, даже в больнице, где по-всякому сгибают руки и ноги.

Я точно не помню, но вроде бы подлавливал Ангелину Петровну неоднократно. Я ничего специально не сочинял и не записывал на бумажке. Тем более, что пальцы слушались все хуже, а еще начал искривляться позвоночник. Меня отвезли в больницу, и там сказали, что придется носить корсет. Но на корсеты тоже очередь. Так что мне было не до записей. Я вообще вспоминал о своем единственном враге, только когда мы сталкивались вплотную. Но самое любопытное, что соседка меня больше не сторонилась. Она молча выслушивала ту невразумительную белиберду, что я нес, иногда застывала на несколько секунд и уходила.

Иногда Ангелина сама начинала что-то бормотать. Потом она приделала к своему холодильнику замок. Тетя Лида хохотала. Ангелина Петровна заявила ей, что отравить ее не так просто, у них не получится, потому что свою посуду она теперь держит в комнате и проверяет замки.

Периодически они схлестывались на нейтральной территории, с мамой или теткой, но меня это не слишком занимало. Мне купили маленький радиоприемник на коротких волнах. Теперь я мог читать и одновременно слушать мировой эфир. По-прежнему одна лишь бабушка замечала, с какой скоростью я читаю. Еще я разгадывал для нее кроссворды. Удивительно, как у меня не вскипели мозги. В области абстракций бабушка держала явное первенство, но по фактическим понятиям я ее легко обошел. Моя память хранила такие нужные сведения, как названия Камчатских сопок, имена китайских императоров и британских премьеров с датами рождения и смерти. Я ничего не запоминал нарочно. Разве можно выучить латинские клички червей-паразитов, живущих в рогатом скоте?

Кроме того, я начал читать на английском языке. Энциклопедию мне так и не купили, но имелся большой двухтомный словарь. К шестому дню рождения я с великими мучениями одолел роман Агаты Кристи в оригинале и потихоньку начал разбирать, о чем говорят дикторы английских радиостанций. Это не так уж сложно, ведь ежедневно они повторяют одно и то же, не хуже репетиторов. После Агаты Кристи я немедленно замахнулся на собрание стихов лорда Байрона. Слова оказались простыми, но смысл ускользал. Мне хватило благоразумия отложить книгу, но до сих пор, одиннадцать лет спустя, я могу по памяти прочесть половину «Чайльд Гарольда». Маме было не то чтобы наплевать, но она все глубже погружалась в себя. Язык не поворачивается произнести «погружалась в бутылку», хотя это правда.

Спустя семь месяцев маму лишили прав на меня. Несмотря на плач бабушки и вопли тети Лиды, им также не доверили опекунства. Очередная комиссия утешила, что в дальнейшем возможен пересмотр. Но не скоро, потому что мама и тетя Лида дважды попали в вытрезвитель, а бабушку признали немощной.

Вот и все. Начинался следующий кусок жизни, и дальше я помню все довольно ясно. В нашу квартиру, на улицу Розенштейна, я уже не вернулся, потому что дом пошел под расселение. Весь квартал, как выяснилось, долгие годы находился в зоне, опасной для проживания людей. Какая-то зараза в воздухе превышала норму в десятки раз. В больнице мне приходилось не так уж плохо, кормили и заботились. Только очень болела спина, и врачи собирались оплести мое туловище железными штырями. В те дни я много плакал…

А навещали меня даже чаще, чем других ребят. Прямо напротив моей кровати стоял телевизор, и приемник разрешили оставить. Вот только с книгами было похуже, тетка привозила нерегулярно. Пока не приехали буржуи и не взяли шефство.

Что еще? Смерть бабушки от меня скрывали. А маму упекли в диспансер для алкоголиков. Когда ей стало не о ком заботиться, она скатилась очень быстро. Навещала меня тетка. Положительные новости были редки, как орангутанги-альбиносы.

Спустя три месяца после того, как мудрое государство решило меня опекать, соседка Ангелина Петровна выбросилась из окна. Она бы, может, и не погибла, не так уж высоко, но угодила под колеса грузовика. Прицельно бросилась; шофер тяжеловоза заработал предынфарктное состояние. Тетя Лида сказала, что «гнусная ведьма» месяц почти не выходила, затыкала щели под дверью полотенцем и выломала у себя в комнате все розетки. А еще она периодически застывала и шептала про каких-то фарисеев. Когда милиция взломала дверь, на обоях и на окне было множество надписей ручкой, помадой и фломастером.

— Свихнулась, сучка! — незлобливо отметила тетка. — Сын у ней в тюряге, пила всякую бормотень, вот и тронулась!

— А что она написала на стене? — Мне вдруг стало жутко интересно.

Тетя Лида посмотрела на меня опасливо. Очевидно, ей пришло в голову, что не стоило делиться с впечатлительным ребенком подобными новостями. Но иных событий не произошло, а против соседей мы с ней всегда были союзниками.

— «Робин-бобин», — нерешительно произнесла тетка. — Знаешь, глупость какая-то, вроде детской считалки. «Робин-бобин»…

— Не надо! — истошно выкрикнул я, и сам испугался своего крика. Отчего-то мне совсем не хотелось, чтобы тетя повторяла эту присказку.

Больше врагов у меня не было. Пока что не было.

Милый Питер! Я купила покушать и, пока шла наверх, здорово перепугалась за свою память. Я не могу уверенно утверждать, что я тебе написала, а что только хотела написать. Мне теперь кажется, я просто раскачивалась перед экраном и мысленно разговаривала с тобой, забывая нажимать на клавиши. Все это очень плохо, симптомы отвратительные. Но я намеревалась рассказать тебе о маме.

Моя мамочка.

Я ненавижу ее. Да, вот так вот, люблю и ненавижу. Милый Питер, не обижайся, я ничего сама не знала. Ну, почти ничего, а потом стало уже поздно. Ты хороший, ты самый лучший в этом дерьмовом мире, и я очень-очень тебя люблю. Я попытаюсь рассказать все по порядку, то, что я не отважилась рассказать раньше.

Моя мамочка. Она ведь красивая. Да, да, совсем недавно я задумалась и пришла к выводу, что она красивая. Она почти не толстеет и ходит в джинсах того же размера, что и десять лет назад, сама мне хвасталась. Когда мы ездим купаться, с ней пытаются заговаривать мужчины.

Наверное, когда меня нет рядом, к ней тоже пристают. Но за маму можно не бояться. Бояться следует именно ее. Снаружи она славная, губы пухленькие, как у девочки, и выглядит не то чтобы беспомощной, а, скорее, доверчивой. Прямо как кинозвездочка пятидесятых, и прическа старомодная, и платьице бы ей очень пошло, и ужимки водевильные. Наверное, в моем возрасте ее тоже дразнили куколкой и дрались за право подвезти до дома. Но я не завидую тому, кто попытается сегодня залезть к моей мамочке под юбку.