Заначка Пандоры - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Сертаков cтр.№ 80

— Инна, мы все можем погибнуть, ты подумала об этом? — вставил слово Юджин. — У меня сосуды в глазах один за другим лопаются.

— Конечно, в темноте тепло и сыро, мухи не грызут! Так ведь, Женечка?

— Ну-ка, заткнитесь все! — Мне удалось разогнать кровь в правой руке, а в обойме оставалось достаточно патронов. Стало быть, я еще чего-то стою. Не ее слово будет последним… — Инна, я хочу знать, во имя чего могу подохнуть. Что мы ищем? Сейчас ты мне внятно и коротко объяснишь. Считаю до пяти, затем стреляю.

— Гера, прекрати!

Это Боб. Блюет, а волнуется, ишак влюбленный…

— Тогда идите к ней и обнимайтесь! — предложил я. — Идите оба! Вы святые, вам можно!

Юджин отвел глаза. У Боба был такой вид, словно только что ему на спину упало бревно.

— Раз…

— Я согласен быть живым трусом… — прохрипел Ковальский.

Молодец, выбрал разумный подход.

— Два!..

— Ты выстрелишь в меня?

Она вытянулась стрункой. Если я нажму собачку, пуля разворотит ей левую грудь. Целить ей в лицо я был не в состоянии. С такого расстояния прицеливаться, вообще, не имело смысла.

— Три!..

— Да, Герочка, ты покруче будешь, чем Есенин с Достоевским…

— Нет, я делаю свою работу.

— Инна, я прошу тебя! — снова Кон. Нашел-таки силы разогнуться, кинулся на меня.

Остановил его, не оборачиваясь, носком по щиколотке.

— Четыре!..

— Инна, он не шутит! — Ковальский пытался привести скорчившегося «ассистента» в чувства.

Инка смотрела на меня, побелев. По ее тонким щиколоткам ползали букашки.

— Пять!

Я спустил курок. Инна дернулась назад, споткнулась и с размаху шлепнулась на попу.

— Дура! — сказал я, отщелкивая в траву пустую обойму.

Затем прошел недостающие метры, нагнулся и поставил ее на ноги. Позади хрипел и плевался Роберт.

— Эй! — крикнул я. — Вы идете обниматься, или мне одному всё достанется?

ЛИС И ВКУС ЯБЛОК

Женя ошибся, мы не стали богами, всё это ерунда. Богами мы были всегда. Мы стали людьми.

Ковальский коснулся моего плеча своим, точно искал опоры. И я не отстранился, это показалось мне очень правильным, очень необходимым. Я понял, что чего-то недостает, коснулся руки Боба и притянул его к себе — ближе, еще ближе.

— Ближе, ближе… — это, оказывается, не я повторял, это шептал Юджин, и он был прав.

Как только между нами не осталось расстояния, я начал терять слова. Слова исчезали, рассыпались сапфировыми звездами; я не знал пока нужного способа выразить жгучее, острое чувство предвкушения свободы, от которого поднимались дыбом волосы на коже и которое растекалось магмой по стонущим сосудам.

Роберт стоял справа, мы на ощупь сплели пальцы, точно детишки, заключающие тайный волшебный союз. Его ладонь была отчаянно горячей, у бедолаги почти наверняка развивалась лихорадка. Но мысль о том, что ему надо помочь, вспыхнула и осела легкими искрами; думать было некогда. У меня звенело в животе, сердце колотилось в горле, я летал, я кувыркался одновременно вчера, сегодня и где-то завтра. Мучительно хотелось заплакать от бездарности, от отчаяния, от кислого привкуса непонятной пока утраты, которую еще только предстояло пережить, но с которой уже сейчас нужно было смириться навсегда. Потому что если не смириться, то оставалось лишь сойти с ума и запереться среди вчерашних отражений…

Сначала был страх. А магма всё втекала в меня, захватывая постепенно всё тело, оседая в каждой клеточке серого вещества; и страх стал велик настолько, что я чуть не оттолкнул от себя мятущихся, качающихся, как и я, мужчин. Меня остановило лишь новое чувство восторга. Страх и был всегда восторгом. Он разоблачался; духи покидали меня, покидали то, что Анита называла гнездами в глазах моих; они бежали, скуля и отплевываясь.

Костры их еще выстреливали угольками недоверия и суеверий, но это были уже не костры, а мертвые очаги, оставленные без топлива. Я снова испугался; ладони стали вдруг дряблыми и пористыми; я уже готов был поддержать брошенные духами лживые нелепые жертвенники…

Я почти не владел собой. Мне виделись огромные хрящеватые скрипучие щупальца, препарирующие мой мозг; они искали и забрасывали в тлеющие угли брошенных духами очагов те понятия и вещи, названия которых я потерял сегодня, но помнил еще вчера. Еще вчера эти названия были точными. Их оказалось так много, что я не сразу заметил ослепительный алый свет, идущий откуда-то снизу. Я слышал, как убегали духи, чувствовал дым костров, который искал ослепшие глаза и просился в легкие, но я смотрел уже не вовне. Оказалось, я умею смотреть внутрь…

Когда я понял это, щупальца исчезли. Я внезапно прозрел, и навстречу мне открылся космос. Мы плавали в нем, все трое и каждый по отдельности. Последний клок дыма рассеялся, и космос оказался столь огромен и прекрасен, что страх окончательно исчез…

Снизу шел жар, я видел теперь, откуда он идет. Стоило отречься от тридцати лет суеты моего нынешнего тела, чтобы принять этот жар и искупаться в нем. И стоит отречься от тысяч лет суеты предыдущих тел. Отречься — и жить с постоянным грузом вины за каждый раздавленный цветок, за каждый воспламененный капсюль…

Юджин прижимался ко мне плечом; от него текла теплая волна любви. Он беззвучно, но крайне настойчиво спрашивал о чем-то. Я не мог разобрать вопроса, мысль об этом так же скоро исчезла, как и появилась. На мгновение обрушилась тьма… А затем мой мозг превратился в озеро кипящей лавы. Нет, не в озеро, это больше походило на узкое жерло вулкана, стремящегося извергнуться в древний пересохший космос.

Всё, о чем я хотел подумать или вспомнить, откладывалось где-то в глубине этой бездонной бурлящей шахты. Лава плескалась всё выше, на ее алой поверхности плясали огненные протуберанцы, готовые вырваться наружу и не способные преодолеть преграду, отделявшую их от космоса. Я видел эту преграду, она казалась мне огромным, покрытым наростами яйцом, избитым миллионами молотов, от ударов которых его скорлупа становилась лишь крепче и монолитней. Я даже узнавал на его шершавой, мерзкой поверхности следы своих собственных ударов, следы своих многолетних стараний. И с ужасом убеждался, что старания не прошли даром.

Я закупорил жерло еще глубже, чем это сделали те, кто породил меня. Мне даже теперь не терпелось затыкать его еще плотнее. Обессилевшие на время щупальца грозили вновь превратиться в пудовые молоты. Спрятавшиеся было духи нашептывали о покорности отцам, о верности стае, о мягких лежанках у пылающих костров, о смуглых телах преданных женщин, от которых придется отречься.

Они повторяли настойчиво слова Того, кто спустился к народу своему с холма, и слова другого, который пришел позже, чтобы умереть за меня… «Он умер за тебя, — слащаво шептали проворные духи, — он умер, чтобы ты жил, как он сказал, чтобы ты передал его завет через семя свое потомкам, передал, чтобы не гасли костры веры. И чтобы никто не смел погасить их, иначе придет пустота… Чтобы ты жил и верил в день, который придет не по твоему велению, день, когда появятся четверо. Только тогда можно осмелиться взломать скорлупу; и взорвется она разом у всех влачивших срок, и воздастся каждому по вере его. Но не теперь, нет такого права, червю не дано взлететь, как не дано рыбе ходить ногами, а птице говорить, как не дано было восьми хвостатым созданиям…»