Тот тоже сильным оказался. И умным, поумнее дружка. Понял мигом, что взади ловить нечего, стал в глаза целить. Уж не знаю, из чего ножик он сладил, кривой, зазубренный, такой завидишь — и сразу бежать хочется. Но чтоб по глазам попасть, пришлось ему вплотную приступить. Я еще пособил, на коленки на обе упал, словно в проволоке ихней совсем запутался. А ноги и правда стянуло, не разомкнуть, не шагнуть, непонятно, как дальше драться. Но муты все за меня сделали. Самый наглый удивился, когда на мече застрял. Я еще меч довернул, захрустело так забавно, позвонки, видать, ему покрошил, что ли. Второй на батином штыке повис, ножками дрыгает, кровью пузырит. Тут третий их приятель на меня побежал. Глазьями закрутил, заорал дурным голосом, будто ему в штаны лысого ежа подложили. Только штанов на нем не было, на них на всех шкуры козлиные, облезлые намотаны были. Наверняка коз украли где-то, сучьи дети, потому как живого стада я потом нигде вблизях не приметил. Ну чо, орал мут недолго, я сгреб дурня в охапку, едва от смрада евонного не блеванул, и, пока он мне ножичком в живот тыкал, я ему так славно нос в щеки вбил. С двух ударов вбил, ага, ровная такая рожа стала, плоская, как мамкина сковорода. Отпустил я его, чо держать-то дальше, он и пошел куда-то. Передумал, видать, драться, а может, решил где житуху свою глупую один вспомнить, посоветоваться сам с собой, как сталь культурным и телигентовым человеком. Дык заодно зубы выплюнуть и ртом дышать научиться.
Другие маленько разволновались, подмогу позвали. Старикана два в помощь молодым вылезли. Седые, кривые, у нас таких только на стене в дозор ставят, и то редко. Ну чо, я распутывался, они снова меня запутывали, по кругу бегали. Упал я, не удержался. Снова сеть полетела, за ней — другая. Чую — уставать стал, дык не железный же, и меч опять же, рессора. Поди рессорой-то помаши, поглядим, кто не устанет! Голова меня спас, умный у меня друг все-таки. Не полез в бучу, молодец, к воде отбежал, последний баллон подсоединил. Жаль бензина, конечно, но себя жальче.
— Славка, ложись, харю спрячь!
Едва успел я рожей в землю ткнуться, жаром поверх обдало. Лежу и ржу нервно так, слушаю, как эти дурни по кирпичу битому катаются.
Голова пришел, стал меня распутывать, едва сам не застрял. Нож затупили, пока проволоку резали. У нас на Факеле такого хорошего металла и нету, вот обидно.
— Чо, сбежали они?
— Ну да. Слава, ты глянь, они ж чернее обезьян. Это не грязь.
Поднялся я, отряхнулся. Больно, кровь в трех местах текла, сволочи, пробили все-таки. Двоим гадам рыжий ноги сжег, мы их прирезали, чтоб не голосили. Другие в кусты сбежали, кусты теперь тоже горели. Главного ихнего, с черепом на башке, мы в сторонке нашли. Хотел в люк спрятаться, но не дополз, вся спина сгорела. Таращился на нас, живучий, ох какой живучий. Перевернул я его, пока рыжий с самопалами кружился. На пальцы поплевал, щеку ему потер… обалдеть! Прав Голова, это ж у них кожа такая черная. То есть не совсем как нефть, маленько посветлее. Тут антиресно мне стало, бабу я за волосы потянул, ту, что прежде без ноги за мной ползала. Ох, волосы у них тоже… навроде проволоки, пальцы не запустишь. И эту отмыть не удалось. Баба еще жива была и скроена ладно, сиськи, как у козы, торчали.
— Нам бы таких энергических в патруль, — размечтался Голова. — Ты глянь, Славка. У ней, почитай, вся кровушка вытекла, а все кусить норовит!.. Славка, пойдем отсудова скорее, вдруг назад вернутся?
— Не вернутся, — я пересчитал мертвяков. Восьмерых мы зашибли, еще трое ушли сильно раненные, много крови за собой проливали. — Надо проверить, что там в церкви.
20
МОГИЛЬНИК
Махая черными крыльями, на обломки кладбищенской ограды уселся первый падальщик. За ним — еще трое. Лапами переступали, ждали, ешкин медь, пока мы уйдем. Коли бабочки слетелись — муты точно не вернутся. Бабочкам сверху виднее, кто куда побежал.
— Славка, а правда я здорово придумал — самопалы дробью заряжать?
— Да, — сказал я. — Это ты здорово придумал.
Я глядел не на горящую траву, куда сбежали уцелевшие волосатики. Глядел я на храм Богородицы. Из дыр вылезли ихние черные дети. Маленькие висли на тех, кто постарше. Такие же кудрявые, волосатые, ножки тоненькие, понизу кривые, точно копытца, животы торчат, глазьями на нас хлопают. Две старухи с ними вылезли, вовсе слепые, седые, носами шевелят, видать, смерть чуют. Еще бы не чуять, паленым мясом небось на всю промзону воняло!
— Ох, зараза, так-растак, — рыжий тоже заметил и стал ругаться. А рыжий ругается очень редко, только когда совсем запутается. Дык мы с ним, ешкин медь, оба запутались. Вроде как грешно на мелких-то руку поднимать.
Подошли мы тихонько. Я сказал рыжему, чтоб левый фланг держал, а сам вправо, за могилками следил. Кладбище здорово изменилось с тех пор, как мы сюда в последний раз ходили. Био все перекопали, и река изогнулась. Ни решеток, ни камней могильных, горы земли и ямы. Камни могильные мы скоро увидали. Черные вормы тут выкопали длинную яму, камнями выложили, поверх прутья стальные воткнули, вроде коптильни получилось. Я как глянул, чо они там коптят, мигом детишек жалеть перестал. На двух прутьях кусками тур висел, а еще на двух — человечьи части. Один точно из Химиков, стекляшки ихние давленые валялись, с пробочками. Близко мы подходить не стали, и так ясно. Да, ешкин медь, не будь у нас огнемета, хреново бы нам пришлось…
Нижние камни в яме были засыпаны золой. На верхних, хоть и обгорели, легко можно было прочитать надписи. Имена и кто когда помер, все померли до Последней войны. Смешно люди тогда писали. Например: «Дорогой мамочке… покойся с миром». Или «Спи спокойно, брат». На Факеле всякому мальцу известно, что после смерти никто не спит. Если ты мужик и веруешь в Спасителя, значит, возьмет тебя Спаситель в свою небесную дружину, даст меч огненный, чтобы нечисть от небесного Факела отгонять. А если ты женщина, дорога тебе в берегини, пламя вечное хранить, чтобы солнышко над Божьим миром вовремя разгоралось. Всякому известно, что наш слабый нефтяной факел — это лишь отражение Факела небесного, который держит в левой руке Спаситель Христос, а правой — разит врагов…
— Вот зараза, в журнале я таких видал, — вспомнил Голова, когда мы подошли к кучерявым мальцам совсем близко. — Мы с Пузырем как-то на юге склад с журналами откопали. Ну знаешь, глобальный такой, «пе-ре-кре…», как-то так назывался. Как-то так на нем написано. Внутри и жратвы полно было, только трухлявая вся, а журналы крысы не все пожрали. Ну до Автобазы все равно не донесли, Пузыря тогда скорлопендры скушали. Еще мы с ним спорили, могли такие черные хомо до войны где водиться или нет. Выходит, что Пузырь прав был, храни его Спаситель…
Мальцы сгрудились, тряслись от страха. Те, кто постарше, грозили нам ножами. Отогнал я их. Пришлось еще долго по кирпичам ногами бить, пока ихнюю загородку разбили и в церкву протиснуться смогли. Дык волосатики внутрях завалы устроили, никакой зверь не подберется. Я сказал Голове, чтобы снаружи стерег. Внутри крепко смердело, но не отхожим местом. И на том спасибо, что отхожее место в стороне сделали. Тюфяков они нашили, мхом набили, в центре из глины очаг слепили. Сейчас там только две брюхатые бабы сидели и еще две — с голышами-сосунками, видать, родили недавно. Как меня завидели — взвыли, стали прятаться. Я вдоль колонн прошелся, туда, где прежде иконы святые висели. Теперь — ни одного лика не осталось, все посдирали. Видать — в костер пошло, на согрев. Там, где алтарю святому положено находиться, где деды когда-то молебны читали, теперь колья вкопаны были. На кольях — вроде щитов деревянных, я сперва не разобрал, что за дрянь такая. А как пригляделся, ешкин медь, — противно стало. Вормы черные идолищ поганых из дерева нарезали, рты продырявили, зубы воткнули, глазья намалевали, ухи страшные, снаружи бусы из стекляшек цветных навесили. Видно, что во рты деревяшкам мясо сырое пихали или кровь лили…