Психодел - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Рубанов cтр.№ 60

Кому и что он отрезал – неважно; важно, что с нее он готов сдувать пылинки.

И будет сдувать, пока все не сдует.

Может, она пришла позабавиться. Все-таки весело наблюдать, как видавший виды взрослый дядька дрожит от желания. Вожделеющий мужчина всегда смешон – это целое кино, представление, иногда от такого просто грех отказываться. Вожделеющий мужчина управляем, зависим, беззащитен. Вожделеющий мужчина – не совсем настоящий мужчина. Настоящие не вожделеют, а любят.

Может, она пришла от тоски. Или чтобы развеяться. Или чтобы вспомнить, что она свободна, независима и никому не обещала верности до гроба. Или всё это вместе и еще что-то. Пришла – и пришла, чего теперь причины искать. Захотела – и пришла. Прихожу к кому хочу, ухожу когда надоест, ясно?

Немного сомневалась насчет денег. Если бы он стал добиваться близости как альтернативы, если бы меж ними повис хотя бы слабый намек на то, что взамен денег происходит оплата натурой, – разумеется, она бы исчезла немедленно и даже дверью, может быть, хлопнула. Она ждала этого – и когда пила его кофе, действительно весьма недурной, и когда вынимала из кошелька доллары, и когда он вдруг разозлился, посуровел и произнес над ее долларами целый монолог о том, как сложно дружить с ментами. Но как ни пыталась уловить момент перехода от денежной темы к постельной – не заметила и ощутила уважение и благодарность; он не соврал, с таким лицом не врут, он действительно не нуждался в ее деньгах и не хотел, чтобы меж ними были какие-то счеты и расчеты. Настолько не нуждался, что даже не похвалил ее щепетильность, столь редкую в наше время, когда множество резвых и бодрых дамочек норовят придержать наличные, а отплатить улыбочкой, поцелуйчиком, многообещающим взглядом или вручением личного мобильного номера всего лишь с одною неправильной цифрой.

Потом был аттракцион с раздеванием и пошлая лекция на тему «какие у меня были женщины и как небрежно я их покрывал», но она простила это своему новому партнеру, в конце концов, она тоже могла прочитать лекцию, примерно такую же; рассказать, как умнейшие тончайшие джентльмены в интимные минуты называли ее «малышка» и обламывали напрочь; не было такого мужчины, с которым она ни разу не обломалась, все без исключения хоть как-нибудь да портили удовольствие: один пыхтел, от другого беспредельно разило табаком, у третьего пальцы были, как напильники, четвертый держал собачку, норовившую пристроиться сбоку в самый интересный момент, пятый – кстати, это был нефтяник Жора – называл собственные яйца не иначе как «Фаберже»... В общем, какая разница, никто не идеален. Почему она никогда никому не читала лекций, но сама выслушивала от каждого?

Очень твердое тело, даже слишком твердое, и спина, и руки, и бедра, но не грубое, и ничего лишнего, нигде ни складки, и еще он оказался очень легким, может быть, не вообще, а по сравнению с Борисом, чьи девяносто килограммов тщательно нарощенного мяса часто мешали и даже раздражали, а сейчас этот другой, новый – словно парил над ней, бесплотный, сухой и горячий, и если касался грудью или рукой – то касался с целью, если сжимал – то не больно, а крепко, если кусал – то для забавы, а не для какого-нибудь бездарного экстрима. Приятно было понимать, что он ничего от нее не ждет и совсем не думает о себе; вернее, думает, но сначала о ней и только потом о себе, а когда она пыталась сама что-нибудь придумать, развернуться как-нибудь или подыграть, или навязать свой ритм – он глухо, коротко возражал или просто молча сильными руками останавливал ее инициативу и приспосабливал иначе, ловчее и – она не сразу себе призналась, но в конце концов призналась – интереснее. И даже эта его манера внимательно, жадно вглядываться, словно в попытке навсегда запомнить, это пожирание глазами, по временам сменяемое слабой, но ясной ухмылкой превосходства, – не мешало ей.

Потом контроль и вовсе исчез, она перестала думать, это он ее заставил перестать думать; в общем, всё делал он, а ей осталось только позволять и вспоминать старинное и давно замыленное слово «отдаваться». Хорошо, когда можно не думать, а просто плыть по воле волн, но так бывает не со всеми, а только с теми, кому доверяешь и над кем имеешь власть. Допустим, протягиваешь ногу к его лицу, мыском ступни вперед, и он хватает пальцы губами и языком, а сам, сволочь, глядит внимательно, но и с веселой безуминкой... Потом она поняла, что скоро будет совсем хорошо, потом это сбылось и вышло даже лучше, чем она предполагала, а потом ей сделалось так хорошо, что даже плохо, а пока пыталась сообразить, хорошо ей или плохо, – стало невыносимо хорошо, слишком хорошо. И одновременно очень плохо.

Тогда, в приступе страха, вздрагивая и покрываясь поверх горячего любовного пота холодным потом отвращения, рванулась прочь. Отрезвела, отдышалась; смотрела, как в метре от нее глухо рычит голое жилистое нечто, трепещет разочарованно, зовет, алчно тянет, хватая за запястье пальцами, вдруг удлинившимися, многосуставчатыми, нечеловеческими, раскаленными. Подползает, хрипя и сглатывая, сложно шевелится, перекатывая тонкими твердыми мышцами. Хочет. А в голове ничего, кроме звона и ударов сердца. И вот наконец появляется первая связная мысль: надо бежать. Вставать и уходить. Спасаться. К нему – нельзя. Хотя – было бы весьма... Еще полчасика можно было бы... Но нет. Хочется – перехочется. Слишком сладко. Так сладко не бывает. Он намеревается не ублажить ее, не трахнуть, а погубить. Он едва не сделал это. Он сожрать ее решил. И всё, что между ними произошло – и сейчас, на простынях, и раньше, в ресторане, все эти беседы, возвращение украденного барахла, – всё было поеданием. Выедались мозги, выдергивались и наматывались на вилку нервы, высасывалось дыхание – что будет дальше? Обглодает до костей, отполирует языком и деснами, выкусывая мельчайшие хрящики? Так ее папа вчера поедал курицу, оставляя после себя лишь кучу фиолетово-розовых костей без единой пленочки мяса.

А оно смотрело, как настоящий человек: печально и приязненно. Глухо простонало, что не наелось. «Еще наешься», – пообещала она, удивляясь собственному голосу: сказала тихо, доверительно, и губы сами собой раздвинулись в многообещающей улыбке. Нельзя его злить; нельзя, чтобы оно что-то заподозрило.

Оно испугалось. «А вдруг ты больше не придешь?» Чуть ли не слеза блеснула в белом глазу.

«Приду, – твердо ответила она и сыграла блудливый вздох. – Можешь не сомневаться».

Оно облизало губы.

«Ты не придешь... Такие, как ты, приходят к таким, как я, только один раз, из любопытства...»

«Я пришла не из любопытства, – сказала она. – По другой причине. Ты не поймешь».

И ушла в ванную, и заперлась.

В ванной надо запираться. Однажды девочка Лю оказалась в гостях у знакомого мальчика и по юной глупости уступила его домогательствам, после чего ушла в ванную, приводить себя в порядок, а знакомый мальчик вдруг решил, что ему дали мало и плохо, выпил полбутылки водки и влез к ней под душ, с намерением продолжить, а она продолжать не хотела; всё закончилось едва не дракой, совместным падением и ссадинами.

Ванная комната, разумеется, была стерильна, и на особой полке стояли тут банки и флаконы с разнообразными моющими средствами, везде были салфетки и полотенца, и влажные, и бумажные, и махровые, и черт знает какие, и в нижнем ящике шкафа обнаружились десятки новых упаковок с резиновыми перчатками. «Трупы он здесь расчленяет, что ли? – подумала она почти равнодушно. – И, между прочим, я так и не увидела его коллекцию ушей».