Психодел - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Рубанов cтр.№ 40

– Вот, – сказал Кактус. – А я, Гера, по сравнению с тобой – богатый человек! Мне мамка оставила комнату в коммуналке, с окнами на Южный порт. Ты говоришь, я крутой – а я после тюрьмы никому на хер не был нужен и буквально без куска хлеба сидел, а люди, которые меня вытащили, велели документы сменить и минимум на три года в самую темную нору забиться. За свободу мою взяли с меня по-божески. Сто пятьдесят тысяч долларов всего-навсего. И пришлось мне отдать всё, что было, и вдобавок мамкину комнату продать, в которой я родился... Осталось немного – на эти остатки сейчас живу. Те люди хотят, чтоб я на них работал. Они меня знают, они меня ценят. Отсидись, сказали, и возвращайся, будешь приходить к тем, на кого мы покажем, и делать с ними то, что ты умеешь. А я, между нами, не хочу. И отсиживаться в норе тоже нет настроения. Сорок лет, чего отсиживаться? Вот, нашел себе дело, нацелился на парнишку перспективного, сейчас буду хавать его потихонечку. Восстановлю навыки, разомнусь на нем, финансы поправлю...

Он поймал себя на том, что желание откровенничать пропало, порыв иссяк, очарование искренних фраз, произносимых негромко и свободно, перестало радовать. Гера утомил. Он был неплохой собеседник, пожилой и неглупый человек, сильный, рисковый, ломаный-переломаный, не последний в этом мире, но он не всё понимал. Да и никто бы не понял. Ни единая живая душа не поняла бы Кирилла Кораблика. И не потому, что Кирилл Кораблик был уникальный, редкий, единственный в своем роде, а потому, что если человек шагает по своему пути, рано или поздно он остается на этом пути один, и никто его не поймет, даже если б очень захотел.

– Только сложно это, – вдруг сказал он.

– Что? – спросил Гера.

– Сложно быть крокодилом, брат.

Мила не сразу приняла Диму Горчакова. И за полтора года знакомства так и не смогла принять его полностью. Она всегда сторонилась таких: шумных, рыхлых, некрасивых, полупьяных. Иронично ухмыляющихся. Вдобавок Дима был много старше Монаховой.

Меланхолик, плохие зубы, в машине слушает Бетховена и Рахманинова, но может и «Нойз МС», грызет ногти, уважает Стивена Фрая, любит Кубу и Крым, поет под гитару, хотя не умеет, мизантроп, охальник, в Бога не верит и другим не дает, в собственном туалете читает «Капитал», не ест в одиночестве, никогда ничего не обещает, никогда ничего не стесняется.

Из рассказов подруги следовало, что в восемьдесят восьмом году Дима приехал в Москву из Владимира классическим образом, то есть без гроша, и сильно разбогател в период нестабильности и расцвета группы «Белый орел». Что-то связанное с телевизионной рекламой или с наружной; подробностей Монахова не знала и не пыталась узнать.

Но однажды поведала Миле о дипломе философского факультета МГУ, случайно увиденном ею среди старых бумаг Горчакова. И еще о старой кассете формата вэ-ха-эс, где Дима, еще сравнительно худой, в дурно сидящем смокинге, участвует в программе «Что? Где? Когда?» и не портит обедни.

В конце девяностых Дима полностью оставил рекламные дела. По его собственному выражению, «вышел в деньги и успокоился». Что такое «успокоился», Монахова не поняла, а Мила – поняла, но промолчала. Наблюдая за толстым сожителем подруги, она составила о нем мнение, как о глубоко несчастном человеке. По Диме было видно, что когда-то он играл по-крупному, потом не выдержал напряжения и бросил игру. Бросил осознанно и благоразумно. Капиталы – спас и удачно вложил. Теперь мог до конца дней не работать. Мечты сбылись, у сказки оказался счастливый конец.

Однако игра была сыграна слишком быстро, от момента приезда из Владимира до «выхода в деньги» прошло всего несколько лет, и Дима, вроде бы всё сделавший правильно – ловко приобрел, вовремя отбежал в сторонку, – теперь считал, что сам себя одурачил. Он просто не знал, чем заполнить оставшиеся дни, годы и десятилетия.

– Отвалите от меня, – говорил он девушкам в клубе «Маяк». – Не мешайте наслаждаться жизнью.

И мрачно заказывал двойной скотч.

В начале нулевых он ненадолго вернулся к «делам»: уже в статусе ветерана-идеолога. Опубликовал несколько статей; статьи нашумели. Самый известный текст назывался «Бывали круче времена, но не было бодрей». Многие завсегдатаи богемных ресторанов относились к Диме подобострастно и ловили каждое произнесенное слово, даже если оно было матерным. По слухам, именно Дима ввел моду на использование бранных слов в рекламных текстах, а также на активные заимствования из Маяковского.

Сам он иногда намекал, что основал два модных журнала и три популярных сетевых портала, а также приложил руку к созданию «языка падонкаф», но Мила не особенно прислушивалась: ей не нравились мужчины, живущие прошлым.

Кстати, в прошлом имелась еще жена и дочь. Даже тут умный Дима вытащил счастливый билет: его супруга, когда-то вышедшая замуж за бедного студента, сделала карьеру в крупной аудиторской компании и на момент развода была финансово самодостаточной женщиной, более того – гордой: не взяла ни гроша. Дима остался один и жил в просторной квартире на Чистых прудах неряшливо и беспечно. Холодильник в его доме служил исключительно для изготовления льда.

Смотреть телевизор в его присутствии было невозможно: увидев какого-либо олигарха, или шоумена, или министра, Дима морщился и восклицал:

– Видали козла? Взял у меня семь штук баксов в девяносто пятом, до сих пор отдает.

Цифра варьировалась, характеристика тоже. Но цифра всегда была четырехзначная, в долларах, а характеристика – очень грубая.

Круг общения умного Димы Горчакова состоял из таких же, как он сам, сорокалетних счастливчиков, вовремя выскочивших из опасных коммерческих водоворотов. Теперь эти баловни девяностых, по выражению Димы, «пробавлялись мелкими проектами». У каждого был свой журнал, или галерея, или портал, или издательство. Дима печатал короткие грубые эссе в их журналах, покупал картины в их галереях (иногда торговался до истерики), но написание эссе и приобретение предметов искусства не составляло содержания его жизни.

Даже любовь к Маше не была содержанием его жизни, хотя он действительно любил свою Машу и светлел лицом всякий раз, когда смотрел на нее. Очередной приятель подсаживался за его столик, заводился длинный разговор, летали слова «парадигма» и «консьюмеризм», а потом Дима подмигивал Маше и смеялся:

– Не слушай наш пьяный базар, девонька! Мы о своем.

Однако брал такой тон, что присутствующие понимали: его спутница ему дороже, чем все интеллектуальные дискуссии на свете.

Он не ложился спать, не разместив в блоге очередную запись – иногда смешную, иногда гневную, – но и блог был пустяком, забавой, местом для слива желчи.

Спустя две недели после знакомства он пригласил Машу домой, там уже ждали визажист и фотограф, Маше устроили изнурительную фотосессию, потом Дима лично отобрал наиболее удачные снимки, заказал огромные – метр на два – постеры и развесил по стенам квартиры. Разумеется, в скором времени Мила была зазвана в гости.