— Отлично. Значит, мои действия оказались эффективными. Помнишь, как ловко я приняла меры, помешавшие Вольевой привить тебе чувство лояльности?
— Да, — мрачно ответила Хоури, которой вовсе не казалось, что те меры сработали так быстро и хорошо, как то казалось Мадемуазель.
— Ну, так эти действия очень похожи на те. Единственная разница между ними состоит в том, что я сейчас выставляю барьеры против тех областей мозга, которые Похититель Солнц уже занял. Последние два года мы ведем сражения… — она помолчала, а затем, видимо, под влиянием своего рода эйфории, добавила. — Я думаю, это можно назвать холодной войной.
— Недаром же я лежу в холоде…
— И медленной, — продолжала Мадемуазель. — Холод лишал нас энергии, которую иначе мы бы направили на другое. И конечно, нам приходилось действовать осторожно, чтобы не поранить тебя. Если бы мы тебя повредили, то ты потеряла бы ценность и для меня, и для Похитителя Солнц.
Хоури же подумала о том, почему собственно этот их разговор стал вообще возможен:
— Но теперь, когда я согрелась…
— Ты все правильно поняла. Наша кампания заметно интенсифицируется после этого подогрева. Я думаю, возможно, Вольева что-то заметила. Заброшенный ею невод, вероятно, ловит твои мысли прямо сейчас. Вполне возможно, что ей уже известна та война, которую мы ведем с Похитителем Солнц. Я бы предпочла затаиться, но тогда Похититель Солнц использует это время для того, чтобы разрушить мою систему контрмер.
— Но вы могли бы заставить его перейти к защите…
— Думаю, могла бы. Но на тот случай, если мне не удастся заставить его отступить, я хотела, чтобы ты знала, что происходит.
Это было, пожалуй, разумно. Лучше знать, что Похититель Солнц проник в ее мозг, чем считать, что у нее все чисто.
— И еще я хочу предупредить тебя. Основная часть этого существа находится в пределах Оружейной. Я не сомневаюсь, что он постарается завладеть тобой полностью или частично, как только наступит подходящий момент.
— Ты хочешь сказать, что это может произойти даже в следующий раз, когда я окажусь в Оружейной?
— Должна признать, что выбор у него весьма ограничен, — сказала Мадемуазель, — но я подумала, что тебе лучше представлять ситуацию во всей ее сложности.
Хоури решила, что она еще очень далека от этого, хотя все, что говорит призрак, — в общем, верно. Лучше быть предупрежденной об опасности, нежели не иметь о ней представления.
— Знаете, — сказала она, — если Силвест несет ответственность за появление здесь этого существа, то убить его будет для меня истинным наслаждением, и тут никаких проблем не возникнет.
— Отлично. А мои новости не так уж беспросветно темны, уверяю тебя. Когда я послала «псов» в Оружейную, я послала туда и свою аватару
[4]
. Из доклада вернувшихся гончих, я узнала, что моя аватара Вольевой не замечена. Во всяком случае, до недавнего времени. Правда, с тех пор прошло уже больше двух лет, но у меня нет оснований думать, что это произошло.
— Если аватара не была уничтожена самим Похитителем Солнц.
— Разумное предположение, — согласилась Мадемуазель, — но если Похититель Солнц так умен, как я предполагаю, то он не сделает ничего, что может привлечь внимание к нему самому. А он не может быть уверен, что аватару в Систему запустила не Вольева. У нее ведь могли возникнуть собственные сомнения.
— А зачем это сделали вы?
— Для того, чтобы в случае необходимости самой захватить контроль над Оружейной.
Если бы у Кэлвина была могила, думал Силвест, то он вертелся бы там быстрее, чем Цербер вертится вокруг нейтронной звезды Гадес, в бешенстве от насилия, учиненного над его лучшим изделием. Конечно, Кэлвин уже давно умер и не имел тела, причем задолго до того, как его имитационная модель соорудила зрительный аппарат для Дэна. Подобные рассуждения позволяли хотя бы частично забывать о боли. А уж если говорить правду, то без боли не проходило и минуты с тех пор, как он попал в плен. Фолкэндер, безусловно, делал себе незаслуженные комплименты, когда сказал, что его хирургия хоть в какой-то степени усилит страдания Силвеста.
В конце концов — чудесным образом — боль начала даже спадать.
Было похоже, что в мозгу образовался вакуум — холодный, заполненный пустотой желудочек, которого там раньше не было. Но изъять боль было как изъять какую-то важную подпорку из организма. Силвесту казалось, что он сейчас упадет, что все его внутренние балконы и карнизы кренятся под напором собственного веса и грозят рухнуть. Требовались огромные усилия, чтобы восстановить хоть часть внутреннего равновесия.
И вот теперь в поле его зрения стали появляться какие-то бесцветные полупрозрачные призраки.
Через секунду они стали твердеть и приобретать отчетливые очертания. Стены комнаты — голой и лишенной мебели, как он и ожидал, — фигура в маске, склонившаяся над ним, ладонь Фолкэндера, одетая в нечто, похожее на перчатку из металлического хрома. Перчатка кончалась не пальцами, а множеством щупальцев, как у спрута. Эти манипуляторы тоже сверкали металлом. В одном глазу этого человека торчала сложная лупа — вернее, система луп, — соединенная с перчаткой с помощью суставчатого кабеля. Его лицо было бледным, как брюхо ящерицы, единственный видимый глаз казался расфокусированным и синюшным. Лоб забрызган каплями крови. Кровь выглядела серо-зеленой, но Силвест все равно знал, что это кровь.
Говоря по правде, все, что он видел, было серо-зеленым.
Перчатка исчезла — Фолкэндер стащил ее с запястья другой рукой. Какая-то жирная мазь покрывала кожу кисти, ранее скрытую перчаткой.
Он стал складывать в чемоданчик свои инструменты.
— Что ж, я чуда не обещал, — сказал он. — Да вам его и не следовало ожидать.
Силвесту показалось, что Фолкэндер движется толчками, и ему потребовалось время, чтобы понять: глаза улавливают всего 3–4 изображения в секунду. Мир двигался рывками, подобно карандашным рисункам, которые ребятишки делают на полях учебников, а затем приводят в движение, пропуская страницы между большим и указательным пальцами. Каждые несколько секунд происходили крайне огорчительные изменения глубины и резкости изображения. Сам Фолкэндер, например, представился как-то врезанным в стену камеры. Иногда часть поля зрения «складывалась» и оставалась в таком виде секунд десять, даже если Силвест переводил глаза в другую точку.
И все-таки — это было зрение. Вернее — двоюродный брат-идиот настоящего зрения.
— Спасибо, — сказал Силвест. — Это… все же улучшение.
— Я думаю, нам пора идти, — ответил врач, — мы уже на пять минут опаздываем.
Силвест кивнул, и даже этого слабого движения головой было достаточно, чтобы вызвать пульсирующую мигрень. Но эта боль была ничто в сравнении с тем, что он испытывал, когда Фолкэндер занимался его глазами.