– Значит, гордая, неприступная, романтичная… Шлюха
проклятая, я тебя окуну в дерьмо по самую маковку…
Ольга упрямо отворачивала лицо, злясь на себя за невольно
вырывавшиеся порой стоны, повторяя про себя одно: все, что с ней сейчас
вытворял камергер, не имеет никакого значения, все рано или поздно кончится,
придет освобождение…
Он трудился долго и сосредоточенно, временами все же
заставляя Ольгу вскрикивать от боли – но это случалось гораздо реже, чем ему хотелось.
Настал момент, когда он все же закончил и встал, растрепанный, с блуждающей
гнусненькой улыбкой. Приводя в порядок одежду, повторил:
– Значит, гордая, неприступная, романтичная… Ну, я тебе
показал, где в этой жизни правда…
Ольга перевела дыхание, зажмурившись и содрогаясь от
отвращения. Потом открыла глаза, и величайшим усилием воли заставила голос
звучать почти ровно:
– Ничего ты мне не показал особенного, старый дурак.
Видывала я мужские игрунки и побольше, а что до мастерства, то и тут ты на последнем
месте. Ну, ничего удивительного – не во всем магия помогает, а? Поздравляю со
славной победой, господин камергер. Достижение потрясающее – ухитриться
овладеть девушкой, накрепко привязанной к столу… Ганнибал вы наш, титан…
Оглушительная пощечина заставила ее зажмуриться, на губах
почувствовался соленый вкус крови. Камергер, как она и хотела, был уязвлен не
на шутку. Он размахнулся вновь, но граф Биллевич перехватил его руку и оттеснил
в сторону:
– Мишель, друг мой, вы меня поражаете. Неужели вы всерьез
злитесь от того, что твердит эта маленькая паршивка? Нельзя же принимать все
близко к сердцу, она только и ждет, чтобы вы вспылили, потеряли лицо… Будьте
выше этого, старина… – и улыбнулся Ольге весело, дерзко, неторопливо
снимая одежду. – Меня, прелестное создание, можешь поносить, как твоей
душеньке угодно, могу заверить, что твои причитания не заденут никоим образом,
никогда. Я совсем другой, знаешь ли… Не дергайся, а то будет больно…
Он опустился на Ольгу неторопливо, погладил грудь и шею
вовсе уж медленно, громко, цинично причмокнул:
– А ты приятная, правда… Побалуем?
Ольга закинула голову, глядя в бугристый сводчатый потолок.
Ей казалось, что по ее шее, груди, соскам медленно путешествует раздвоенный
язык, ненормально длинный, невероятно холодный, липкий, и отделаться от этого
странного ощущения никак не удавалось…
В следующий миг она застонала уже в голос, глаза чуть не
вылезли из орбит – низ живота обдало обжигающим холодом, и в нее вошел словно
бы невероятно длинный кусок льда, заморозивший все до самого сердца: дикое
чувство, пугающее…
– Тихо, тихо… – исполненный насмешки шепоток
овевал ее ухо холодом. – Не сдохнешь, сладенькая… Покричи, может, легче
будет…
Кричать она не стала, хотя хотелось ужасно. Она уже
понимала, что столкнулась с чем-то невероятным и жутким, – мужчины такими
не бывают. Внутри нее медленно, сладострастно двигался огромный кусок льда,
заливший все тело лютым холодом, временами, казалось, достигавший горла,
выморозивший все внутри.
– Нет времени… – шептал граф, проникая ей в ухо
липким раздвоенным языком. – Иначе я бы тебе обязательно смастерил
очаровательного детеныша, такого, чтобы ты умерла от ужаса, едва родивши… Ну
кричи, кричи, тебе же хочется… О-о…
Шепот превратился в поток уже нечленораздельных звуков, не
похожих ни на какой человеческий язык, напоминавших то ли клекотание, то ли
шипение. Ольга едва сдерживалась, чтобы не завопить во весь голос: граф
чувствительно, чуть ли не до крови кусал ее шею и грудь, но эта мимолетная боль
оказалась не самым мучительным из того, что с ней происходило, – страшнее
и болезненнее всего был ледяной столб, морозивший и раздиравший все ее нутро.
Это не человек, смятенно подумала Ольга, мотаясь безжизненной куклой.
Теперь уже не было никаких сомнений, что ее старательно
насилует некое существо, ничего общего не имеющее с человеческой породой. Холод
и боль достигли невероятных пределов, сознание замирало в нерассуждающем ужасе,
Ольга была близка к тому, чтобы окончательно выпрыгнуть из здравого рассудка,
невозвратно провалиться в безумие…
Когда все кончилось, она не сразу это осознала – и не
поверила своему счастью: лютый холод отступил, и все остальное, боль от укусов
и когтей (когтей!) не имела никакого значения…
Чувствуя себя разломанной, опустошенной, она чуть приподняла
голову. Граф Биллевич неторопливо одевался – самый обычный человек на вид,
обаятельный светский франт… чудище из неведомых глубин. Ольга понимала, что
чудом удержала себя на краю пропасти, – еще немного, и она не выдержала
бы…
Перехватив ее взгляд, граф улыбнулся открыто и весело:
– Что же вы, прелестница, не торопитесь забросать меня
уничижительными эпитетами? Язычок замерз? Ну да, и меж стройными ножками
холодит… Если испытываете такую потребность, драгоценная Оленька, не
стесняйтесь, ругайте меня на чем свет стоит, я вам не запрещаю, напротив,
интересно будет послушать…
Язык у него во рту выглядел самым обыкновенным, человеческим
– но Ольга уже понимала, что столкнулась с чем-то другим. Несомненно, именно
граф был здесь хозяином, а камергер Вязинский, в сущности – мелкая сошка,
мозгляк, нечто ничтожное и незначительное, слуга…
– Вы были приятны на вкус, красотка, – сказал граф
почти равнодушно. – Но мне скучно уже, честно говоря… Мишель, вы уж сами
распоряжайтесь…
Слышно было, как он удаляется неторопливым, легким шагом.
Возле пыточного стола опять объявился камергер, глядя на Ольгу с той же кривой
улыбочкой торжествующей мелочи:
– Ну что? Отпробовала настоящего?
– Ты тут все равно ни при чем… – воскликнула Ольга
срывающимся голосом. – Ты-то служишь, как ученая собачка за колбасу… Ну?
Еще хочешь? Пользуйся случаем, пока я связанная… По-другому у тебя вряд ли
получится…
Она не стремилась геройствовать: просто-напросто понимала,
что ей больше нечего терять. У иных это вызывает панику и страх, а Ольгу
осознание того печального факта, что ей, похоже, пришел конец, бросило в
откровенную, веселую злость. Помирать, так с музыкой. Не ползая в ногах.
Было и другое соображение: а вдруг камергер, разъяренный до
крайности, ее попросту убьет каким-либо образом? И все сразу кончится…
– Вы оказались бездарным и непроходимо скучным
любовником, господин камергер, – продолжала она в осуществление
плана. – Меня от вас тошнит… Как права я была, что не согласилась вам
отдаться прежде – ощущения оказались бы не из приятных…
Кажется, он все же усилием воли держал себя в спокойствии.
Долго смотрел на нее, кривя губы, мечтательно улыбаясь, потом крикнул:
– Степан!
Показался бородатый великан, уже сменивший палаческий
кожаный фартук на прежнюю вышитую рубашку, – щеголь, чтоб ему убиться на
ровном месте…