Соблазнитель - читать онлайн книгу. Автор: Збигнев Ненацкий cтр.№ 58

Ганс Иорг открыл дверь камеры Раскольникова.

– Можете идти, – сказал он мягко. – У ворот клиники вас ждет Соня.

У меня глаза были полны слез. Плакал также и Ганс Иорг. Сквозь слезы фигура Раскольникова расплывалась как в тумане, неотчетливо видимая, она удалялась все дальше и дальше.

– Почему вы не хотели стать психиатром, господин Эвен? – сказал он, обратившись ко мне. – Нами пугают, это правда, но ведь мы делаем много хорошего.

– Но «Постороннего» вы не выпустили, – напомнил я.

– Действительно. Однако его не умертвили. Вы помните его потрясающее равнодушие, его замечательное ощущение чуждости? Тут представлены три основные проявления шизофрении: аутизм, аффективная тупость, диссоциация. Следующие симптомы – это обман зрения, мания величия и бред отношения. Аутизм «Постороннего» прекрасен, неповторим. Или это его притупление чувств. Он даже не помнил, когда умерла его мать, вчера, сегодня или позавчера. Но время торопит, доктор Эвен. Прежде чем петух прокукарекает три раза, мы все должны исчезнуть. Вот следующая камера. Здесь живет герой «Падения».

– Да, господин Иорг, – сказал я. – Как мы помним из разного рода рассказов, когда-то это был красивый адвокат, ценящий комфорт, любящий свою профессию и радости жизни. Как он выглядит сегодня? Я цитирую: «Посыпав голову пеплом, неспешно вырываю на ней волосы и, расцарапав себе ногтями лицо, сохраняя, однако, пронзительность взгляда, стою я перед всем человечеством, перечисляя свои позорные деяния, не теряя из виду впечатление, какое я произвел, и говорю: „Я был последним негодяем“» [63] .

Его болезнь началась раньше: «Как раз в ту пору у меня немного расстроилось здоровье. Ничего определенного, просто какая-то подавленность, с трудом возвращалось былое хорошее настроение. Я обращался к врачам, мне прописывали всякие укрепляющие средства. Бывало, подбодришься, а потом опять раскиснешь. Жить стало невесело: когда какая-нибудь болезнь подтачивает тело, сердце томит тоска».

И вот в объятиях любовниц наш герой начинает испытывать равнодушие, перестает все принимать близко к сердцу. Цитирую: «Единственное глубокое чувство, которое мне случилось испытывать во всех этих любовных интригах, была благодарность, если все шло хорошо, если меня оставляли в покое и давали мне полную свободу действий».

К сожалению, процесс аффективной тупости не останавливается, а начинает углубляться. Вскоре происходит памятная сцена на мосту, когда наш герой видит падающую в реку женщину и слышит ее крик о помощи. Как он реагирует? «Я стоял неподвижно, прислушивался. Потом медленно двинулся дальше. И никого не предупредил». Итак, произошло уже патологическое притупление чувств. Он не только сам не поспешил на помощь, не позвал на помощь тонущей, но даже никому об этом не сообщил. Потом начался бред отношения, когда ему казалось, что все, даже знакомые, насмехаются и издеваются над ним. Цитирую: «Мне казалось, что каждый встречный смотрит на меня с затаенной усмешкой. В ту пору у меня даже было такое впечатление, будто им хочется дать мне подножку». И дальше: «Больше всего враждебности я встречал среди тех, с кем имел только шапочное знакомство и сам хорошенько их не знал». А позже последовала мания величия. Больному тогда кажется, что он призван осуществить великие цели, им руководят могущественные силы, которые открыли ему – единственному и избранному – какую-то истину. Цитирую: «Однако мне сначала нужно было привести в порядок свои открытия и уладить дело с насмешками моих современников. С того вечера, когда меня позвали к ответу – а ведь меня действительно позвали, – я обязан был ответить или по крайней мере поискать ответ». А потом он кричит: «Ибо я – начало и конец, я возвещаю закон». И дальше: «Во всяком случае, я несколько недель исполнял обязанности папы Римского, и притом самым серьезным образом». И дальше: «Да вы и не очень-то доверяйте моему волнению, моему умилению и бредовым моим речам. Они целенаправленны». Появляются также и обманы зрения. Во время путешествия на пароходе он отмечает: «Вдруг вдали на поверхности синевато-серых волн я заметил черную точку. Я сразу отвел глаза, сердце у меня забилось. Когда я снова заставил себя посмотреть в ту сторону, черная точка куда-то исчезла».

В жизнь адвоката Кламанса болезнь вселяет страх и беспорядок. Он переезжает в бедную каморку без кастрюль и мебели, перестает читать. Впадает в крайний аутизм. Он начинает жить только для себя и исключительно собой, в своем замкнутом мире, стремится к полной изоляции, ему уже не нужны контакты с другими людьми, и он не хочет соприкасаться ни с чем. О чем он мечтает? «Мне хочется крепко замкнуть ворота моего маленького мирка, где я и царь, и папа Римский, и судья».

– Дамы и господа, – сказал Иорг, – здесь мы имеем подробно описанный процесс шизофрении. Если бы это сделал врач, описание оказалось бы в архиве той или другой больницы среди десятков тысяч подобных документов. Но этим случаем занялся Альбер Камю и придал ему значение огромной метафоры. Здесь мы, дамы и господа, должны на что-то решиться. Или мы согласимся с тем, что мир психически больных людей лучше, мудрее, истиннее нашего и тогда мы не будем их лечить в психиатрических больницах, или все же будем их лечить, поскольку наше видение более верно и совершенно. Давайте условимся еще об одном: либо мы отрицаем психиатрию и тогда, когда нам придется судить людей за преступление, не будем вызывать психиатров, чтобы они вникли в мотивы человеческих поступков, и запретим им влиять на приговоры подобными заключениями: «Этот человек не может быть подвергнут наказанию, поскольку он не понимал, что делает, он психически болен». А раз так, раз он не понимал, что делает, то почему мы должны считать, что он знает, о чем говорит? И к тому же излагает какую-то важную для нас истину? Разве что мы верим, будто устами сумасшедшего говорит какое-то высшее существо: Бог или кто-то в этом роде. Тогда давайте встанем на колени перед судьей – кающимся грешником, пусть он будет для нас королем и папой. Каждый врач-психиатр может рассказать писателям и критикам историю десятков подобных «падений», вызванных психической болезнью. Прекрасный адвокат, врач, инженер на вершине славы и богатства, опускается и деградирует в социальном смысле. Вся современная психиатрическая наука посвящена как раз борьбе за возвращение этих, часто очень способных людей, в нормальное общество. Бред человека в горячке, хотя иногда и кажется нам логичным и в художественном смысле интересным, остается всего лишь бредом, ибо вызван он не сознанием, а бессознательностью. Маленький ребенок иногда может «открыть» нам какую-то великую истину, психически больной может неожиданно высказать необыкновенно точное наблюдение, но нужно помнить, что это случилось в известной степени без участия их сознания, и лишь нам, нормальным людям, кажется новым и удачным. Это мы, фильтруя высказывания через сумму своих знаний и опыта, оцениваем их «правильность» или «новаторский характер».

Иорг продолжал:

– Довольно интересной бывает речь шизофреников. У больных шизофренией людей формы речи бывают самые удивительные. Есть и такие, язык которых не вступает в противоречие с правилами нормативного языка, он отличается лишь содержанием сказанного, выражающего параноидальный либо магический тип мышления. Существуют больные, которые создают свой собственный язык, пародирующий языковой материал, полученный в результате своего индивидуального развития. Самым частым типом деформации в диссоциированных текстах являются словесные неоморфизмы, криптологизмы, неоглоссы. Примером первого типа может служить все творчество Стриндберга, а особенно его автобиографические произведения, среди них «Инферно», являющееся просто прямой записью психопатических переживаний. Согласно эстетике Морьера стиль Стриндберга является параноидальным, в нем появляется патологическое усиление индивидуального, символического восприятия представлений. Зато в качестве примера второго типа языка шизофреников можно рассматривать произведения Сведенборга. Для него каждая гласная и согласная имели символическое значение. Также и Жерар де Нерваль, который всю жизнь страдал от рассеянного психоза, является творцом диссоциированного языка: он дал начало таким литературным направлениям, как дадаизм и сюрреализм. Конечно, это не значит, что дадаисты или сюрреалисты были безумцами. Они просто сознательно приняли стиль гебефренической [64] и шизофренической речи, чтобы развлечь читателей.