В плену подозрений - читать онлайн книгу. Автор: Джон Данн Макдональд cтр.№ 38

— Да, я знаю.

— Никогда не шатался, не позволял себе ничего недостойного, отчетливо артикулировал каждый слог произносимого слова, но... но был полностью отключенным от всего, что его здесь окружало. В тот вечер нам надо было поужинать быстрее, чем обычно, так как я обещала Виктории отпустить ее пораньше. Она должна была успеть на вокзал — уезжала в Филадельфию навестить брата, который находился там в больнице. Поэтому, как только ужин был готов, а стол накрыт, она с моего разрешения тут же ушла. За столом, когда мы молча ужинали, я читала. Приобрела эту отвратительную привычку, не без чувства искренней горечи и сожаления поняв, что, как ни странно, нам друг с другом уже, собственно, совершенно не о чем говорить. — Ники слегка изменила положение тела. Наверное, чтобы было удобнее исповедоваться. — После ужина я убрала со стола и положила все в посудомойку. К... к тому времени... к тому времени мне...

Похоже, она начала терять нить повествования. Голос зазвучал заметно глубже и чуть более хрипло, дикция стала менее разборчивой. Что именно с ней в тот момент происходило, мне, естественно, было полностью понятно. Конечно же мне давно надо было бы завинтить крышечку флакона с ароматно пахнущим кремом, встать и снова вернуться туда, на низенькую широкую стенку, сесть, закурить сигарету, опустить рукава рубашки, надеть пиджак, принять нейтральный, совершенно незаинтересованный вид. Сколько же раз я сам себе говорил об этом! И все равно каждый раз делал все наоборот. Теперь ее спина была надежно защищена от палящих лучей солнца, но, вместо того чтобы немедленно остановиться, немедленно прекратить агонию чувств, я, сам того не осознавая, упрямо продолжал с непонятной мне нежностью водить и водить руками по ее гладкой коже. Медленно, со скоростью одного движения на два удара моего сердца.

— ...К тому времени как я, помыв посуду и убрав ее в шкаф, вернулась в гостиную, он... он уже... он уже уснул... уснул прямо на кушетке. Я... я укрыла... укрыла его... укрыла одеялом... укрыла...

Невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шепот, дыхание становилось все более глубоким и долгим. Плавные, почти непрерывные движения моих рук от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя ее тело вместе с головой, опущенной лицом на белый пластиковый подголовник шезлонга, ритмично двигаться вверх-вниз, вверх-вниз...

При каждом прикосновении, при каждом долгом нажатии моих пальцев она начала слегка извиваться, а кожа ее спины, клянусь всем, чем хотите, буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Я, сам того не желая, разделился на двух Геванов Динов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, мучимый угрызениями совести за то, что делает сейчас, и еще большими чувствами острого стыда за то, что неизбежно должно произойти в самом ближайшем будущем, — совсем как ребенок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно его прекратить и больше никогда не повторять, но, несмотря на все свои усилия и раскаяние, не может; другой Геван гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе, сам того не сознавая, радовался, что вводит ее, хотя вполне добровольно, в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, -полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и которое не подлежало никакому измерению, ко мне пришло внутреннее осознание пустого дома, тихого солнечного дня, до моего слуха донеслись звуки щебета птиц, порхающих в отдалении среди веток деревьев, руки, с силой растирающей молодую упругую спину, столь знакомые короткие всхрапывания ожидания экстаза, уже начавшие сопровождать ее заметно участившееся дыхание...

Ники вдруг, извиваясь совсем как угорь, неожиданно выскользнула из моих рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, возможно означавшими мое имя, которое ей в тот момент было трудно произнести, резко перевернулась на спину. В лучах яркого солнца ее зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения, нацеленная прямо на меня грудь... Она чуть приподнялась, схватила меня за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе. Закрыв глаза, постанывая, тяжело, прерывисто дыша, горя непреодолимым желанием довести до логического конца все требуемые детали моего очевидного поражения и последующей полной капитуляции. Как она, очевидно, рассчитывала всегда и во всем.

Так я и взял жену, нет, вдову моего родного брата — яростно, всю намазанную жидким кремом для загара, обнаженную, дергающуюся и страстно всхлипывающую на превращенном в лежанку шезлонге, стоящем совсем рядом с низенькой широкой стенкой террасы в лучах яркого апрельского солнца, на фоне по-своему величественного дома когда-то живого, а теперь уже мертвого человека. Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намека на любовь. Почти совсем как если бы загнал в угол оголтелого преступника и неуклюже, жестоко, страшась и ненавидя, как можно скорее убил его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.

Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый звук плохо скрываемого нетерпеливого раздражения, я, вздохнув, снял с нее тяжесть моего тела. Так сказать, освободил ее, дал ей свободу. Ники встала, непроизвольно сощурив глаза от яркого солнечного света, наклонилась, подняла с пола террасы оба кусочка своего махрового бикини, но надевать их не стала — просто держала в опущенной руке, чуть споткнулась, выпрямилась и усталой, чуть ли не обессиленной походкой направилась к большой стеклянной двери, ведущей в спальню. Широко распахнула дверь, вошла, не останавливаясь, не произнося ни звука и не оглядываясь назад. Последнее, что мне бросилось в глаза, — это ее затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки и какая-то почти парадоксальная белизна медленно, но ритмично движущихся ягодиц.

Я сел на край шезлонга, спустил ноги, наклонился, пошарил в беспорядочно разбросанной куче одежды, нашел сигареты и зажигалку, закурил и, сложив руки на коленях, тупо, бездумно уставился на плитки каменного пола. Опустошенное, усталое и униженное животное во плоти прекрасно загорелого пляжного плейбоя, которое против его воли довели до самой высшей точки деградации. Вскоре до моего слуха донеслись отдаленные звуки падающей воды — очевидно, Ники принимала душ.

Чтобы придумать для себя ложный образ благородности и войти в него, особого воображения не требуется. Любой человек способен на это. Даже не задумываясь, не прилагая специальных усилий. Мой собственный рухнул со страшной силой, буквально в считанные минуты. Если раньше мне без труда удавалось убедить себя в наличии у меня определенной гордости, внутреннего достоинства и порядочности — нечто вроде кодекса чести Гевана Дина, — то сейчас я с ужасом увидел в самом себе совершенно противоположное: жалкую слабость и отвратительное стремление всему найти оправдание, обычно свойственное всем пустым, тривиальным людям. Увы, либидо не имеет совести!

Пока, липкий от жидкого крема Ники и собственного высыхающего пота, я безвольно и, главное, безуспешно пытался спрятаться от болезненных угрызений совести за панцирем своей предательской плоти, мысли о Кене со все большей и большей силой продолжали жестоко преследовать меня, невольно вызывая жалкие, но больно жалящие слезы стыда, раскаяния и... жалости к самому себе.