Орлы и ангелы - читать онлайн книгу. Автор: Юли Цее cтр.№ 52

Старик говорит с акцентом, который я не могу идентифицировать: раскатистое «р», слишком краткие гласные и слишком мягкие согласные. Поворачиваюсь. Пес уже ластится к старику, словно встретил знакомого, кивает головой и виляет хвостом, а старик, подальше отведя руку с кофейной чашкой, другой рукой гладит Жака Ширака так, что тряпичные уши взлетают в воздух. Задаю себе вопрос, у кого из нас галлюцинация — у меня или у пса. Встретив мой взгляд, старик прижимает локти к туловищу. Пес садится наземь.

А что вам, собственно говоря, понадобилось в супермаркете, причем так безотлагательно, спрашивает старик.

Закатывает рукава рубашки; тощие предплечья в розовых пятнах, как будто под тонким линяющим слоем человеческого проступает свиная кожа. Волосы у него слишком длинные, темные, тронутые сединой только на висках. Они достают до плеч.

Прохожу мимо него в кафе и срочно требую кофе. Вообще-то, это не кафе, а магазинчик, такой крошечный, что не повернуться. Тем не менее здесь есть практически все. Кроме табачных изделий. С чашкой в руке прислоняюсь к дверному косяку.

Сигареты, отвечаю.

А мне всегда казалось, говорит он, что в Австрии сигаретами в супермаркетах не торгуют.

Это «БИЛЛА», говорю я медленно и чрезмерно внятно, там, сразу как войдешь, киоск есть.

Позвольте вас выручить, говорит он.

Достает из кармана нераспечатанную пачку сигарет с фильтром, протягивает мне. Я срываю целлофановую обертку.

Может, я у вас несколько штук куплю, спрашиваю.

Да забирайте себе все, говорит.

Выуживаю из кармана брюк банкноту в пятьдесят шиллингов, она скручивается у меня под пальцами в спираль, норовя восстановить форму трубочки. Вижу, что старик это заметил. По его морщинистому лицу растекается привычная улыбка — она знает свою дорогу, в отличие от улыбки на лице у молодого человека, которой каждый раз приходится прокладывать себе путь заново.

Оставьте, говорит, берите так. Сам-то я не курю.

Он второй человек в моей жизни, угощающий сигаретами, хотя сам и не курит. Первой была Клара.

Может быть, вы окажете мне ответную любезность?

Резко отступаю вглубь лавки, выпиваю кофе и возвращаюсь на улицу. Старик держит саквояж на коленях, достает оттуда одну сласть за другой и скармливает Жаку Шираку; судя по всему, он отлично экипирован. Я ухожу, пес не пускается следом; я преисполнен решимости не подзывать его даже свистом.

Послушайте, кричит мне вслед старик, мне всего-то и нужно найти одну улочку.

Я останавливаюсь, проклиная себя за навыки вежливости, приобретенные в детстве.

Как называется улочка, спрашиваю.

И слишком поздно соображаю, что соответствующую справку он мог получить и у продавщицы.

Рёмергассе, говорит он.

Я закрываю лицо руками.

Да что с вами, спрашивает он.

Какой номер дома?

Двадцать один, говорит он.

Это я мог бы угадать заранее. Уже долгие недели все вокруг меня, включая любую мелочь, вертится по одной и той же строго предписанной орбите, а у меня всякий раз не хватает времени к этому приспособиться.

Что ж, пойдемте, тихо говорю я ему.

Когда он наклоняется поставить чашку на тротуар, крышка его саквояжа раскрывается, и я вижу в глубине металлически поблескивающий предмет. Блюдце и ложка тренькают, коснувшись земли, старик распрямляется, лицо его после наклона налилось кровью.

Откуда вы, спрашиваю.

А вам какое дело, любезно отвечает он.

Вы определенно не из Вены, говорю. Но и через границу Евросоюза вас бы с ТАКИМ багажом не пропустили.

Удивительно, что вы так хорошо информированы, говорит он. Информация — это главное. Куда главнее денег, любви и сигарет.

Мы пускаемся в путь; идти ему еще тяжелее, чем мне, через несколько шагов я беру у него саквояж. Полвечности уходит у нас на то, чтобы пройти по переулку под гору, но у меня нет ни малейшего желания поддержать его покрытую свиной кожей руку.

Пока я отпираю, он стоит прислонившись к стене, потом, в абсолютно темном буфере между первыми и вторыми воротами я слышу у себя за спиной его кряхтенье.

Минуточку, говорю я.

Мы бочком пробираемся мимо зеленой «асконы», я извлекаю из зарослей единственный стул — металлическую конструкцию, покрытую тонким налетом ржавчины, — и ставлю под каштан. Старик тяжело опускается на сиденье.

Это ведь машина Лизы Мюллер, спрашивает он про «аскону».

Не сразу я понимаю, что он имеет в виду Клару.

Вы с места в карьер задаете серьезные и коварные вопросы, говорю я.

А вы хотите сказать, отвечает, что вы этого не знаете.

На первый взгляд может показаться, говорю я ему, что машина принадлежит одному из Лизиных знакомых. Но я как раз сейчас начинаю привыкать к тому, что первый взгляд бывает обманчив.

Очень важный этап, отвечает он. И когда вы его завершите, то приблизитесь к пониманию того, что истина, о которой мы все только и печемся, существует тоже только на первый взгляд, тогда как корень вещей и вовсе отсутствует. Однако всему свое время.

Я не философ, говорю я, и не верю в философию.

Ничего страшного, отвечает, философия в вас тоже не верит.

На этом мы и сойдемся, говорю я, протягивая ему руку. Меня зовут Макс.

Шницлер, отвечает он. Не Артур, [23] но родственная ему натура.

Это ведь не настоящее ваше имя, говорю я наугад.

Вы информированы еще лучше, чем я предполагал, отвечает. А что насчет вас? У вас есть фамилия?

Пожалуй, говорю, только какое вам до нее дело.

Как вам будет угодно. Вообще-то, я обращаюсь по имени только к студентам. Но если вы хотите подчеркнуть свое подчиненное положение, то извольте.

Исчезаю в «домике» подкрепить силы понюшкой кокса, оставляя его на какое-то время наедине с его наблюдениями. Он мне нравится. Возможно, дело в его подчеркнутой важности, возможно, в том, что я уже целую вечность не беседовал с подлинным интеллектуалом. Я исхожу из того, что он прислан Гербертом, и я рад, что это оказался он, а не кто-нибудь другой.

Порошок действует на меня хорошо, прежде чем вернуться во двор, я выкуриваю одну из его сигарет и гляжусь на себя в обкокаиненное зеркало. Не исключено, мне сейчас самое время окинуть мысленным взглядом всю свою жизнь, но это не удается. Зато я обнаруживаю, что мое лицо постепенно приобретает кубистские черты, складываясь из ряда по-разному затененных плоскостей, этого-то мне всегда и хотелось. В школьные годы, когда мне приходилось вдавливать палец в мясо, чтобы нащупать кость, я часто фантазировал перед сном, как мне под кожу щек вводят зонд и отсасывают жир, стекающий в подставленное ведро. Жир я представлял себе густым и мутным, вроде гусиного, на сковороде; ведро становилось все полнее, а на лице у меня неторопливо проступали черты, — так постепенно представал бы взору затонувший корабль, если бы гигантской помпой выкачали море.