Вопрос Финклера - читать онлайн книгу. Автор: Говард Джейкобсон cтр.№ 47

Финклер был против этого варианта из соображений благозвучия. А равно из логических соображений.

— Если вы назоветесь «СТЫДящимися сионистами», — говорил он, — это сразу отвратит от движения людей вроде меня, которые не считают и никогда не считали себя сионистами. С другой стороны, вы откроете доступ в группу многим неевреям, которые стыдятся сионизма просто потому, что они гуманисты по натуре. Мы тоже гуманисты по натуре, но мы еще и евреи, и стыдимся мы не просто так, а будучи евреями. Вот в чем разница, на мой взгляд.

Некоторые члены движения усмотрели в его словах намек на расизм, ибо еврейский стыд как бы ставился выше любого другого стыда, но Финклер успокоил их контраргументом: разумеется, они не имеют монополии на стыд и готовы действовать сообща с теми, кто испытывает аналогичные чувства, — лично он приветствует расширение связей и сотрудничества, — однако только евреи могут стыдиться сионизма по-еврейски, когда стыду сопутствует ощущение, что их обманули и предали.

Это породило новые споры: не лучше ли тогда назваться «ОБМАНутыми евреями»? Но Финклер снова взял верх, убедив соратников, что «ОБМАН» — не самое подходящее слово для начертания его на знаменах; кроме того, это можно истолковать так, будто они сами прежде увлекались идеями сионизма и теперь сокрушаются только из-за собственных заблуждений, а не из-за сионистских преступлений против человечности.

Наверняка некоторые СТЫДящиеся отметили, что Финклер тоже не очень дружит с логикой, сперва делая акцент на исключительности «еврейского стыда», а затем отрекаясь от этой исключительности в пользу «общечеловечности». Но вслух они этого не высказали, возможно, потому, что сами не могли толком разобраться со своим стыдом, который одновременно был и не был частью их биографии, стучался и не стучался в их сердца, являлся и не являлся общим достоянием, основываясь то на доводах трезвого рассудка, то на туманных поэтических образах.

Ситуация с посещаемостью собраний была разрешена, по крайней мере временно, следующим образом: тем СТЫДящимся евреям, которые стыдились сионизма не в ущерб своей еврейскости, было позволено забывать о стыдливости во время Рош Ха-Шана, Йом-Кипура, Хануки и тому подобных, чтобы с новыми силами устыдиться уже по окончании праздников.

Остальные участники движения представляли собой на редкость разношерстную компанию. Здесь были евреи вроде Финклера, чей стыд распространялся на все еврейское и которые ни в грош не ставили святые дни; были и такие, кто даже не имел понятия о еврейских праздниках, будучи воспитан в марксистском и атеистическом духе; были и те, чьи родители давно сменили фамилии и заделались сельскими сквайрами, разводя лошадей где-нибудь в Беркшире, а сами они теперь признали себя евреями только для того, чтобы публично отказаться от своего еврейства.

Логика, согласно которой человек не мог именоваться «СТЫДящимся сионистом», если он прежде сионистом не был, не распространялась на евреев, которые прежде не были евреями. Чтобы влиться в ряды СТЫДящихся евреев, совсем необязательно было на протяжении всей жизни сознавать себя евреем. Один из членов группы, к примеру, узнал о своем еврейском происхождении во время телепередачи, когда ему сообщили об этом перед камерой, а в финале передачи он уже был показан рыдающим у мемориала в Освенциме, где, как выяснилось, погибли его предки. «Теперь понятно, откуда у меня комический талант», — заявил он тогда газетчикам, но очень скоро отрекся от этого заявления. Сделавшись евреем в понедельник, он уже к среде стал СТЫДящимся евреем, а в субботу появился среди пикетчиков перед израильским посольством, вместе с ними скандируя: «Мы все — Хезболла!»

Граучо-клуб был выбран местом их встреч по предложению Финклера. Прежде они собирались дома у кого-нибудь из членов группы, но Финклер раскритиковал такую практику, поскольку она делала собрания чересчур замкнутыми, превращая их в «домашние посиделки». Тех соратников, кого коробила мысль об обсуждении животрепещущих проблем в месте, где рекой льется спиртное и гремит пошлый смех (к тому же названном в честь еврея, высмеивавшего все еврейское), Финклер убедил ссылкой на важность паблисити для успеха их общего дела. Глупо стыдиться своей принадлежности к СТЫДящимся евреям, ибо вся значимость их стыда именно в том и заключается, что этот стыд выставлен на всеобщее обозрение.

По мнению Тайлер, ее муж использовал СТЫДящихся прежде всего для налаживания связей в высшем эшелоне шоу-бизнеса. Она побывала на их первых собраниях в Граучо-клубе и сразу отметила особенности в поведении Финклера: показную щедрость, с которой он одаривал опустившихся интеллигентов и бездомных продавцов «Важного вопроса» [85] на улице перед клубом; слишком жирный и размашистый росчерк, которым он завершал свою подпись в книге посетителей; благосклонно-пустые фразы, которыми он удостаивал прислугу, отвечавшую ему медоточивой любезностью; наслаждение, с которым он тусовался в компании кинорежиссеров и медиашишек у стойки клубного бара. Теперь, когда он фактически возглавил СТЫДящихся евреев, Тайлер ясно видела цель всей этой суеты — любыми средствами распространить свое влияние далеко за пределы попсовой философии.

После смерти Тайлер можно было ожидать, что Финклер, уже не сдерживаемый ее ироничными комментариями, пустится во все тяжкие ради утоления своих амбиций. Однако этого не произошло; более того, он стал держаться тише и скромнее, чем прежде. Сам он считал такую перемену в своем поведении данью памяти жене, чем-то вроде ненаписанной эпитафии.

Он знал, что Тайлер понравился бы его полный разрыв со СТЫДящимися евреями, но на это он пойти не мог. Он был нужен движению. Он был нужен палестинцам. Он был нужен Граучо-клубу.

Между тем дела их шли не так чтобы очень гладко. В спокойные вечера угловой стол в ресторане клуба вполне подходил для собраний: здесь они были на людях и в то же время сами по себе. Но когда в клубе становилось многолюдно, другие посетители могли невольно услышать их беседу и счесть себя вправе к ней присоединиться. Ладно еще, если посторонние вмешательства были благожелательными и не слишком шумными, но временами возникали скандалы, например когда группа дельцов от музыки, с каббалистическими красными нитками на запястьях, уловила кое-что из сказанного СТЫДящимися и потребовала исключения их из клуба как антисемитов. Последовавшая потасовка обернулась для комика Айво Коэна вторым нокдауном в качестве СТЫДящегося еврея (первый он получил во время митинга на Трафальгарской площади, разойдясь во мнениях с группой лиц, называвших себя «Христианами для Израиля»).

— Недурной образчик еврейской духовности! — пропыхтел комик, поднявшись с пола и заправляя рубаху; здесь он слегка перефразировал собственную реплику: «Недурной образчик христианской духовности!» — произнесенную после падения на трафальгарскую мостовую.

По счастью, он был пухлым коротышкой, так что падать ему было мягко и невысоко. А поскольку на сцене он подвизался в жанре «марксистского балагана», предполагавшего много комичных падений, никто не принял это слишком всерьез. Однако клуб не мог себе позволить частое повторение подобных инцидентов, и СТЫДящимся евреям порекомендовали избрать для своих заседаний другое место либо перенести их в отдельную комнату на втором этаже.