Теория описавшегося мальчика - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Липскеров cтр.№ 24

Настя села на удобный диван, провела рукой по велюровой обивке, понюхала воздух и поняла, что автомобиль — из прошлого.

Уж не черт ли этот Яков Михайлович? — подумала Настя и сама себе ответила: пусть черт, но пока рогатый обставил все красиво и деликатно. Если уж ей предстоит быть использованной, пусть уж лучше так, с водителем в ливрее, раритетным автомобилем и шампанским, чем в подворотне с бутылкой пива.

Приехали куда-то в арбатские переулки. Похожий на дятла водитель в ливрее довел ее до двери квартиры и, нажав на звонок, быстро сбежал по лестнице вниз.

Яков Михайлович встретил ее в плюшевом халате на голое тело и улыбнулся:

— Я знал, что вы придете!

— У меня был выбор?

— Конечно. И вы его сделали.

Он был галантен, никуда не торопился. Принял Настино пальто, показал, где находится ванная комната, а потом провел в комнаты большой квартиры. В столовой был накрыт стол, центр которого украшала большая жареная баранья нога с копытцем. Еще дымок от нее кружился вкусный. Бутылок на столе имелось предостаточно, всякие закуски.

— Не будем ускорять события! — предложил хозяин квартиры.

Он ухватил Настеньку под руку и провел в «патефонную» комнату, где на музыкальную машину была уложена раритетная пластинка. Психиатр лишь снял патефон с предохранителя, и диск закрутился.

Она никогда не слышала такой музыки и на время увлеклась странной необычностью звучания. Слов было не разобрать, она старалась, а гармония звуков, словно вывернутая наизнанку, тоскливо нервировала душу.

— Что это? — спросила она удивленно.

— Не догадываетесь? — Яков Михайлович прямо сиял радостью.

— Играть будем?

— Это же Русланова! Песня «Валенки». Не узнали? — Она посмотрела на него как на умалишенного. — Понимаю, что невозможно узнать! Это уникальная пластинка! Для коллекционеров цены не имеющая! Она одна такая.

— И что в ней уникального?

— А то, что ее записали наоборот! И на другой скорости! — Настенька не понимала. — Фонограмму пустили задом наперед, с конца, и записали на шестнадцатой скорости. Замедлили в три раза!

— Вот оно что…

— Да вы не понимаете! — не унимался Яков Михайлович. — Тогда не было таких технологий, как сегодня. Сорок второй год!.. Это сейчас любой мальчишка любой музыкальный трек может прокрутить задом наперед, хоть боком, на любой скорости! А тогда? Я даже не представляю, как это было технически возможно! Какой-то уникум-техник сидел на допотопной студии и придумал метод… Это как в тридцатых я бы вам компьютер показал! Возможно… Но такая пластинка одна!

Настя подумала, что психиатр увлеченный человек. Сосредоточившись, она уловила гармонию песни «Валенки» и заинтересовалась. И опять это не было ее выбором. Сама странность музыки повела за собой, как давеча ее гипнотизировал Яков Михайлович. Девушке захотелось сесть в кресло и закрыть глаза.

— Садитесь, — зашептал хозяин квартиры. — Садитесь. Я знал, что вы поймете. Вы же музыкант, а это такой шедевр! Единственный экземпляр! Раритет…

Она сопротивлялась этой странной, нечеловеческой гармонии и, собирая волю по крупицам, сказала зачем-то:

— У вас же слуха нет…

Очнулась Настенка стоящей на четвереньках и стонущей так громко, что Якову Михайловичу приходилось закрывать ее вопящий рот рукой. Она никогда ничего подобного не ощущала. Могучие приливы нездешней страсти накатывали на все ее тело, корежа рот, выпучивая глаза… Он перевернул ее на спину, подтолкнув упасть на толстый ворсистый ковер. На мгновение она пришла в себя, увидела свои окровавленные колени, ощутила саднящую боль в локтях и поняла, что ее пользуют давно.

— А-а-а!!! — застонала она от ужаса, что тело предало ее душу и испытывает неземное наслаждение, тогда как она обещала Ивану…

На этом месте ее нравственных мучений Яков Михайлович продолжил. И она опять кричала и царапала ему спину, ломая ногти. А потом открыла глаза и увидела над собой молодого человека с усиками, похожего на дятла. Он и пользовался ею, как дятел, впервые долбящий дупло для своей фамилии. Даже ливрею не снял, подумала Настя, и тело ее мелко-мелко затряслось, готовое взорваться всей плотью.

И при этом она просила гадким развратным голосом:

— Еще! Еще!

Уже утро явилось за окном.

Яков Михайлович клевал носом, сидя в кожаном кресле, а человек-дятел приводил в порядок свою ливрею.

Она обнаружила себя на широченной кровати без простыней. Ее бедра вкручивались в пустое пространство, выписывая восьмерки, будто ею обладал невидимка, а из осипшего горла вырывались глухие стоны.

Она с трудом укротила свое тело, будто наездник натягивал поводья разогнавшейся лошади. А в ушах Ивановы слова — не будь блядью!!!

Оглядела себя — вся в кровавых подтеках и царапинах. Засосы на шее и вспухшие соски. Кожа липкая и будто чужая. Ее чуть не стошнило… Внизу живота болело нестерпимо. И в других местах жгло так, словно ее нежность терли наждачной бумагой. Облизала губы — на языке вкус шлюхи, отработавшей три смены подряд!

— Мамочка моя… — прошептала она.

Вышла из спальни, взяла со стола нож и подошла к дремлющему Якову Михайловичу. Голая, с разметавшимися волосами, с занесенной над головой сталью, она пугала само пространство этой квартиры. Внезапно открывший глаза Яков Михайлович лишь зевнул, разглядев в полумраке бледную фурию.

— Викентий, — попросил он сонным голосом. — Забери у девушки режущий предмет!

Молодой человек выпорхнул из-за ее спины, перехватил решительную руку в запястье и, нежно его вывернув, забрал оружие.

— Что же вы, Анастасия, — поинтересовался Яков Михайлович, — убить меня хотели?

Она тряслась всем телом, осознавая, что остается нагой и истерзанной, а на его лице — выражение обожравшегося сметаной кота.

— Убить, — подтвердила. — Скотина!

— А за что, собственно? Все было как договорено. Уж, позвольте заметить, удовольствие вы получили куда большее, чем я. Всегда завидовал женской физиологии.

По ее лицу текли слезы беспомощности и гадливости:

— Вы меня изнасиловали!

— Помилуйте! — не согласился Яков Михайлович. — Все случилось по обоюдному согласию. — Он протяжно зевнул.

— Я немедленно пойду и сделаю экспертизу! Ваша кожа под моими ногтями! И… И вообще, что вы со мною сделали! — Она оглядывала свое истерзанное тело. — Это садизм! Вы сядете за это в тюрьму! Групповое изнасилование!

Яков Михайлович нарисовал на лице брезгливость:

— Да прикройтесь! Прошу! Вы не выглядите привлекательно… И говорите как следователь.

Она с трудом сдержалась, чтобы не впасть в истерику. Трясясь, оглянулась, подобрала с пола несвежую простыню, завернулась в нее, ощутив исходящий от ткани запах беспутства.