Бикфордов мир - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Курков cтр.№ 72

– Давайте вернемся в кабинет! – сказал он Харитонову.

Снова заняли свои места: следователь сидел за столом, напротив – Харитонов. Берутов протянул Харитонову тетрадь и ручку.

– Напишите подробную автобиографию, составьте список родственников с адресами. Особенно подробно изложите, чем занимались в послевоенное время. Когда все это сделаете, мы продолжим.

Следователь нажал кнопку, и в кабинет вошел надзиратель.

– До свидания! – Берутов протянул было руку, но тут же ее опустил.

Харитонов, не попрощавшись, пошел к двери.

– О, какой невежливый! – буркнул надзиратель.

Сжимая в руке тетрадь и чернильную ручку, арестованный опять прошел длинными глухими коридорами, слушая эхо своих шагов. В камере он увидел соседа, играющего на своих нарах в карты с маленьким мальчикоподобным мужчиной, одетым в полосатую арестантскую одежду с номерной биркой на груди.

Этот настоящий арестант выглядел гостем в их камере, потому что ни сосед в его серых штанах и голубой рубашке, ни сам Харитонов в своем выцветшем от времени х/б не были похожими на заключенных.

– Привет, молчун! – крикнул сосед. – В картишки сбацаем?!

Харитонов покачал головой и лег на свои нары, уставился на одинокую муху, сидевшую на потолке.

– Да, не повезло тебе с соседом! – пробурчал полосатый гость. – Со шпионами сидеть скучно. Хочешь, я замолвлю словечко оперу, чтобы тебя к нашим перевели?

– Конечно! – обрадовался сосед.

– А сколько тебе еще допросов осталось? – спросил гость.

– Один, наверно.

– Тогда порядок! Через день-два будешь в роскошном месте!

Они говорили и бросали карты на нары. Муха покинула потолок и, жужжа, полетела вдоль стен в поисках выхода. Харитонов следил за ней, думая о том, что даже муха может быть заключенной. Жужжание мухи и неторопливый говор соседей, игравших в карты, вдруг перенесли Харитонова в какое-то по-летнему жаркое место, в тень дерева, за которым желтело поле. Он прикрыл глаза, и так легко стало на душе, словно он все еще продолжал свой путь к неведомой цели, словно тянулся все еще за ним бикфордов шнур, привязанный к лямке вещмешка. Он дремал, слыша сквозь дрему жужжание мошкары, маленьким облачком кружившей под ветвями и, видимо, тоже наслаждавшейся тенью.

И вдруг пришел Голос. Знакомый голос, только опять постаревший. Пришел словно человек. Опустился на корточки, наклонился к уху и зашептал:

– Время, уложенное как банкноты в пачки по десять лет в каждой, накапливается в моей нынешней жизни, и вот уже я путаюсь иногда, пытаясь сам себе ответить на вопрос: «Сколько мне лет?» Но это только иногда. На вчерашнем моем именинном торте должно было быть двести пятьдесят свечей. Торт занимал добрую половину овального стола, и мои друзья, втыкавшие в него свечи, старались как могли, но для всех свечей не хватило места. Торт и так напоминал скорее густой лес деревьев с горящими кронами, и выглядел он, без сомнения, очень странно.

Даже я удивился, почувствовав впервые в жизни некую неприязнь к этому огню, но это было лишь минутное сомнение. Собравшаяся за именинным столом компания состояла в основном все из тех же моих занудливых родственников, давно уже покойных и живущих здесь со мной, и из моих друзей, многих из которых я, к сожалению, встретил только здесь и только здесь с ними познакомился. Среди них есть немало блестящих ученых, давших оставшемуся внизу миру множество знаний и изобретений. Некоторые сейчас жалеют об этом. Странно, но встретил я здесь одного ученого, для которого мое имя оказалось знакомым. «А-а! – сказал он. – Это вы посвятили себя охране труда шахтеров?!» – «Боже мой! – воскликнул я в ответ, искренне удивившись услышанному. – Скажите, уважаемый, а если бы вы создали подводную мину, и однажды кто-то заметил бы, что после взрыва вашей мины на поверхность всплывает много оглушенной рыбы, и стал бы использовать ваши мины для рыбного промысла? Можно ли было бы утверждать, что вы посвятили жизнь повышению эффективности труда рыбаков?! А?» Услышав мои слова, ученый хмыкнул, помолчал, а потом произнес: «Видимо, Божья рука направляла ваши деяния в сторону добра, вопреки вашей злой воле!» После этого мы несколько дней избегали друг друга. Но было это, по меньшей мере, глупо, и уже после этого случая о чем бы ни говорили, мы всегда оставались приятелями. Интересно, однако, что есть среди нас ученые мужи, искренне стремившиеся к улучшению жизни там, внизу, но принесшие человечеству много вреда и горя. Одного из них я встречаю довольно часто, это красивый пожилой немец с роскошной седой шевелюрой и такой же седой бородой. Я бы не сказал, что он очень разговорчив, но по неизвестной мне причине ко мне он расположен более, чем к другим, и иногда по вечерам – а вечера здесь долгие – мы беседуем, сидя в саду на скамейке. Интересно, что к спинке скамьи привинчена бронзовая табличка со словами «В память о Доре Вайт, доброй женщине, покинувшей этот мир 21 апреля 1876 года. От старых друзей». Довольно странно было для меня увидеть эту скамью здесь, в этом, настолько отличающемся от земного мире. И я не переставал с тех пор задаваться вопросом: какой же мир покинула Дора Вайт? Тот, что внизу? Но тогда бы и скамья стояла там, внизу, где-нибудь на холмистом берегу моря в Лайм-Реджисе или Биире. Неужели она покинула именно этот мир, в котором живу теперь я? И если это правда, то какой следующий мир открывается для тех, кто покидает этот? Неужели третий? Где-нибудь еще выше? Так вот, мы сидели с немецким философом на скамейке в саду. Был вечер, и звезды – а здесь они в несколько раз ярче земных – хорошо освещали полянку и деревья. Время от времени со странным свистом проносились над нами летучие мыши. «Мне так трудно забыть о своей вине! – сказал в тот вечер философ. – Стоит лишь вспомнить о ней днем, и я уже до следующего утра не смыкаю глаз…» Я сразу было хотел расспросить его, но решил не быть навязчивым. То, что он хочет сказать, – он скажет и без моих вопросов. Так, в принципе, и случилось. «Причина моей вины в моем заблуждении, – сказал он. – Меня всю жизнь окружали умные, образованные и порядочные люди. Собственно, я сам выбирал себе окружение, но происходило это как бы само собой, я не сознавал этого. Занимался я большей частью философией, экономией и другими общественными науками. Мне казалось, что весь мир состоит из умных, порядочных и образованных людей, и я задался целью изменить мир, чтобы этим людям жилось лучше, ведь не секрет то, что во многих странах таким людям живется нелегко.

Ошибкой было то, что я принял свое окружение за типичных представителей всего человечества, идеальных людей. И все мои последующие теории были написаны из расчета на этих людей. Но, не считая моего окружения, таких людей оказалось совсем немного, хотя теории и зажгли умы многих других, но те многие другие увидели в моих книгах совсем не то, что я написал. И они, подняв эти книги над головой и выкрикивая на ходу мое имя, двинулись в каком-то странном направлении. И то, что они создали, якобы руководствуясь моими теориями, заставило меня пожалеть не только о том, что я написал, но и вообще о моем рождении. Уже перед тем, как перейти в этот мир, я сел за свой старый дубовый стол, обмакнул ручку в чернильницу и написал несколько писем этим людям, в которых я счел нужным отказаться от своих прежних идей и частично опровергнуть собственные теории. Не знаю, получили ли они эти письма, и если получили, то что с ними сделали…» – «Не стоит беспокоиться, – ответил я ему на это. – Видимо, Божья рука направляла ваши деяния в сторону зла вопреки вашей доброй воле». Конечно, я просто переиначил слова, сказанные ранее в мой адрес, тем самым подсмеиваясь над обоими учеными. Благо, они об этом не знали. Философ пожал плечами и замолчал, глубоко задумавшись. Странно, но этот разговор как бы успокоил его и больше он не заговаривал о своей вине перед человечеством. Но, наверно, не потому, что не хотел. Просто тема эта исчерпала себя в его мыслях, и все его последующие разговоры касались уже – чего бы вы думали?! – идей, направленных на улучшение жизни обычных, то есть плохих людей. Я был очень рад тому, что только здесь он серьезно задумался об этом и, слава богу, отсюда он был не властен что-то изменить внизу. Кстати сказать, все, кого я здесь знаю, в большей или меньшей мере одержимы идеями великих перемен в прошлой жизни. Все они готовы представить обширные проекты, имеющие целью довести жизнь там, внизу, до идеала. Я, пожалуй, один из немногих, если не единственный, для которого идеальная жизнь внизу возможна только при полном или хотя бы частичном переходе человечества в другой мир. Но я не часто говорю об этом, и уж тем более не имею серьезно проработанных и продуманных проектов осуществления этого идеала. Я слишком хорошо знаю Землю, обошел многие места, многие труднодоступные закоулки континентов, и понимаю, что ни один проект не может быть осуществлен в таком странном демографическом месте, каким является наша планета. И вчера, сидя за своим именинным столом, я немного думал об этом. Но мои покойные родственники, сидевшие напротив, громко галдели, вспоминая красоты Девоншира, а тетушка из Блэкпула все время пыталась перекричать их, пыталась доказать, что ее родные места куда красивее, и земли там более плодородные, и патиссоны, выращенные на этих землях, весят раза в два больше девонширских. Но потом они все сосредоточили свое внимание на свечах, костром полыхавших над моим именинным тортом. Они долго и нерешительно смотрели на огонь, время от времени бросая косые взгляды на меня – они ведь знали, за что я их всегда ненавидел, – смотрели и молчали. Я тоже молча наблюдал за этим множеством свечных огоньков, слившихся в один широкий и низкий факел. Горели они долго, и, я думаю, пришлось бы ждать не меньше часа, прежде чем они опустились бы к торту, но и в этот раз, в двести пятидесятый раз в моей жизни, родственники по невидимой и неслышимой команде набрали полные легкие воздуха и выдохнули его на горящие свечи. Огоньки жалобно заколыхались и потухли. Лишь одна свечка, потухнув, снова разгорелась, и ее одинокий огонек пугливо трепетал среди десятков исходящих белым дымом свечей. Я едва сдерживал себя от гнева, готового прорваться и обрушиться на моих покойных родственников каждую секунду. И тут тетушка из Блэкпула неожиданно наклонилась к этой выстоявшей свечке и задула ее. Гнев мой улетучился. Понял я, что судьба моя такова, ибо один я был там внизу и один я здесь. И вопреки моему желанию поддерживать огонь, существуют у остальных людей обратные желания, а может быть, даже надобность: тушить все, что может разгореться, или же просто все, что горит. И, осознав свое бессилие в обоих мирах, я помог друзьям убрать свечи с торта. После этого та же тетушка из Блэкпула достала откуда-то кремовый шприц и вывела своим полудетским наклонным почерком на неровной поверхности торта мое имя розовым кремом. Неожиданно для самого себя я улыбнулся и, взяв нож, отрезал кусок торта с первым слогом моего имени. «Вил…» – прочитал я вслух этот кремовый слог перед тем, как съесть его. Торт оказался довольно вкусным и в меру сладким. Это был обычный девонширский торт со множеством орехов и изюмом, пропитанный хорошо выдержанным бренди. Тетушка отрезала себе кусочек торта со вторым слогом моего имени и в мгновение съела. «Ам, и нету “льям”», – шутливо произнесла она.