Перевод с подстрочника - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Чижов cтр.№ 35

– Это русскоязычный канал, так что переводчик тебе не понадобится. Всё будет по-русски.

– А нельзя сегодня отменить, а? Лучше бы, например, через неделю…

– Нельзя. Прямой эфир. Не бойся. Даже если никаких мыслей нет и в помине, перед камерой они всегда появляются. Проверено на собственном опыте.

Не дожидаясь возражений, Тимур повесил трубку, и озадаченный Печигин принялся бродить по пустым комнатам, рассечённым на неравные части светом и тенью, пытаясь вспомнить всё то, о чём подолгу размышлял в Москве. Раз стихи не пишутся, решил он в конце концов, самое время начать рассуждать о поэзии. Вот только неясно, сохраняет ли то, что он думал об этом прежде, хоть какое-то значение здесь, в Коштырбастане?

Водитель Касымова заехал за ним в половине шестого, на студии они были без нескольких минут шесть, но никакого волнения на лице встречавшего его у входа сотрудника Олег не заметил. На коштырском телевидении всё делалось без спешки и несколько рассеянно, каждый был поглощён своим делом, будь то полировка ногтей, наблюдение за полетом невидимой мухи или просто сон с открытыми глазами, и появление великого поэта ни у кого не вызвало интереса. Это слегка успокоило Печигина, взвинтившего себя к тому времени до того, что уже всерьёз обдумывал, не сказаться ли больным, чтобы передачу отменили. Но граничившая с паникой неуверенность накрыла его вновь, когда ведущая, высокая и пугающе красивая коштырка, приветливо, но как-то скрыто неприятно улыбнувшись (точно приготовила ему западню), пригласила Печигина на сцену.

В зале было человек двести или триста совсем молодых коштыров, скорее всего студентов, девушки заметно преобладали над юношами. Олег скользнул глазами по длинным рядам обращённых к нему лиц, ища, на ком остановиться взглядом, но все они выглядели со сцены почти одинаковыми. Они пришли сюда, чтобы увидеть и услышать его, но что он может сказать им, абсолютно ему незнакомым, непостижимым?

Сопровождаемый аплодисментами, он прошел к столику посреди сцены, сел на один из двух стульев, стараясь не касаться коленок занявшей второй стул ведущей, словно специально расположившей длинные ноги в черных чулках (неслыханная смелость для коштырки!) так, чтобы ему некуда было девать свои. Олег не сомневался, что, по крайней мере, мужскую часть аудитории открывавшееся ей под столом интересует куда больше, чем то, что она видит над ним. Он убрал ноги под стул, но так сидеть было неудобно, стул был низким; закинул одну на другую, потом попробовал вытянуть… Пока он был занят этим, ведущая разлила по пиалам чай и предложила ему блюдце с халвой и орешками. Чай был кстати: в горле у Печигина пересохло. Вероятно, таков обычный ритуал этой передачи, решил Олег, ведущая изображает хозяйку, а он, выходит, гость. Вот только пить чай под сотнями направленных на него глаз было как-то тревожно. Олег не чувствовал вкуса, что-то горячее вливалось в него и растекалось по внутренностям, что, если он сейчас поперхнется этим пойлом и вместо того, чтобы рассуждать о поэзии, начнет икать и кашлять на виду у всех?! Эта мысль заставила его поспешно отодвинуть пиалу подальше от себя.

Ведущая между тем представляла его публике. Начало Печигин упустил, но затем услышал, как она назвала его «поэтом и переводчиком, широко известным как у себя на родине, так и за её пределами». Это ещё можно было объяснить восточной склонностью к преувеличениям, но, когда Олег узнал, что его всегда отличали «активная гражданская позиция, бесстрашие и готовность идти на жертвы в отстаивании своих убеждений», он подумал, что его, похоже, принимают за кого-то другого. Вызванные этими словами аплодисменты всего зала отнимали у него возможность вмешаться и попытаться исправить недоразумение. Какую гражданскую позицию она имеет в виду? О каких убеждениях речь? Олег не мог припомнить за собой ни того ни другого, но это уже не имело значения, слова потонули в овациях. К счастью, ведущая сказала, что, поскольку её передача посвящена литературе и только литературе, политических тем она постарается по мере возможности избегать. Что ж, и на этом спасибо. На радостях Олег потянулся было за халвой, но тут ведущая повернулась от зала к нему, и его рука замерла на полдороге. Она пододвинула ему блюдце, но он помотал головой и поспешно убрал руку со стола.

– Ну что же, тогда начнём, – угрожающе сказала ведущая и заглянула в лежащие перед ней листы. – И начнём с самого важного. Каждый крупный поэт стремится по-своему определить само понятие поэзии. Скажите, что значит поэзия для вас?

Печигин сделал вид, что задумался, хотя ответ на этот вопрос он нашёл для себя давным-давно. Нужно было только поточнее его вспомнить:

– Поэзия – это поиск вслепую вещей, невидимых зрячим. Вещей, лежащих за горизонтом… Чтобы увидеть то, что за горизонтом, нужно закрыть глаза. Я имею в виду горизонт обыденности, обыденного сознания… Не знаю, понятно ли я выразился.

– Более-менее, – сказала ведущая с таким видом, точно оценивала его ответ – не выше четверки с минусом. – А что вы имеете в виду, говоря об обыденном сознании? Чем оно отличается от необыденного?

– Обыденное сознание – это сознание, наглухо закрытое для вдохновения. Оно до такой степени погружено в привычное, повторяющееся изо дня в день, что вдохновение просто не может к нему пробиться.

– Хорошо, тогда что такое вдохновение?

– Ну, это каждый знает из собственного опыта… Но если вы настаиваете, чтобы я дал определение… Я бы сказал, это что-то вроде глубокого вдоха вашей жизни, расширяющего её до границ неизвестного… вдоха, вбирающего неизвестное в её сердцевину. Ведь поэзия, в отличие от… – «От чего?» – задумался Печигин и, не придумав, продолжил: – …от всего остального, не стремится свести неизвестное к уже известному, а, напротив, открывает неизвестное в известном, распахивает жизнь для неведомого, с которым она всегда граничит, но без поэзии могла бы об этом забыть. Ещё Рембо писал: поэт определяет меру неизвестного своей эпохи. Я сейчас имею в виду поэзию в широком смысле, которая есть в любом искусстве и в жизни, повсюду, где вы способны её увидеть…

– Значит, всё дело в способности увидеть, в остроте восприятия?

– Да, наверное… Тот, кто видит неизвестное в известном, обладает поэтическим слухом… или чутьём, называйте как хотите… А того, кто готов с головой погрузиться в неизвестное, порвав последние связи с привычным, можно назвать поэтом.

– Задавались ли вы вопросом, для чего вы пишете?

– Да, конечно. Этот вопрос рано или поздно встаёт перед каждым… – Печигин хотел добавить «кто не находит отклика», но спохватился, что это пойдёт вразрез с тем, как он был представлен аудитории. – Мне кажется, связи между людьми поверхностны и ненадежны, мы вкладываем в слова разные значения и, думая, что понимаем друг друга, говорим в действительности каждый о своём. Я стремился в своих стихах погрузиться в самую глубину частного, дословесного, достичь корней снов, чтобы извлечь найденное там наружу и сделать его общезначимым, создав этим более глубокую связь между мной и читателем. Кстати, именно это прежде всего привлекло меня в стихах президента Гулимова, многие из которых возникают из снов или видений, а затем становятся реальностью для тысяч коштыров…