Обет молчания - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Ильин cтр.№ 18

С другой стороны, не содержать же целую Учебку единственно для отбора пары-тройки толковых ребят в год. Накладно! А так, вполне приличные цели из серии «если завтра война». На такое грех денег жалеть.

Но это их проблемы. А наши… Я предлагаю вам настоящее дело, не эти игрушки в песочнице. Дело живое и потому опасное. Дело для настоящих мужиков. Для таких, как мы с вами!..

Вот этой фразой, рассчитанной на мое еще почти детское самолюбие и приколол меня полковник, как натуралист букашку к тетрадному листу. Сплоховал я, пропустив выпендреж вперед расчета. Поспешил!

Седьмой час.

Восьмой.

Десятый.

Бегут, скачут фигуры, слезятся глаза, наливается свинцом тело, немеет кожа. Незаметно, бесшумно я напрягаю и расслабляю различные группы мышц, не давая им затечь. Главное сохранить работоспособность. В любое следующее мгновение я должен быть готов к действию. И еще я должен ловить и подсчитывать свою фигуру, чувствовать время, бороться с усталостью, сном, безразличием. И еще… Кругом я должен, должен, должен. Я вечный должник Конторы. Хода назад нет, мне это доказали наглядно. Не дураки писали правила этой жестокой игры. Знали как «обрубать хвосты». Только вот хвостом тем был не кусок меха на копчике, а вся моя прошлая жизнь!

— Вы согласны?

— Да!

— Вы хорошо обдумали свое решение?

— Да!

— Распишитесь.

«Обязуюсь не разглашать служебную информацию. В случае нарушения признаю правомерность применения ко мне высшей меры согласно статье… по законам военного времени…»

Подписываюсь.

«Обязуюсь докладывать по инстанции о любых недружелюбных контактах. В случае нарушения…»

Подписываюсь.

«Обязуюсь прервать всякие отношения с близкими и дальними родственниками и знакомыми… В случае…»

Подписываюсь.

— Только не думайте, что это формальность, — предостерег «вербовщик», — все положения, оговоренные в документах, имеют силу закона и в каждом пункте применяются буквально. Кроме того, мы оставляем за собой право любой параграф договора подтвердить действием.

Недооценил я поначалу этот пунктик. Пропустил мимо ушей. Думал, так, обычная бюрократия. А он был основой основ службы, в которой мне предстояло «трубить» всю отпущенную судьбой и начальством жизнь!

Наш договор не был стопкой бумаг, которая могла сгореть, или утратить свою силу, которую, передумав, можно было выбросить в мусорную корзину. Бумаги были лишь макушкой огромной пирамиды взаимного подчинения и принуждения. Контора умела удерживать свои кадры. И выцветшие чернила личной росписи здесь значили очень немного!

— Мужайся, курсант! — предупредил очередной кадровик-секретчик, — тебя ждут не самые приятные испытания. Ты готов?

— Да!

— Ты должен понять, что цели, которым мы служим, не разрешают прошлого. Мы не принадлежим себе. Мы всецело, со всеми потрохами с дня сегодняшнего до последнего принадлежим Учреждению. Для нас нет вчера, но только сегодня. Мы не можем позволить себе чувства, в том числе родственные. Это не совместимо с исполнением стоящих перед нами задач.

— Я понимаю!

— Ни черта ты не понимаешь! — вдруг сошел с казенного тона «вербовщик». — Постоянно, изо дня в день, до крышки гроба тебя будут ставить перед выбором. Или-или. И каждый раз с тебя будут требовать не слов, не бумажного росчерка — действия! И каждое такое действие будет все дальше вытеснять тебя из круга привычной жизни, обрезать последние пути к отступлению. Тебе разрешат больше чем прочим, но заставят платить стократ!

— Я понимаю!

— Ты готов пожертвовать прошлым?

И подчиняясь инерции игры в супермена, не в силах остановиться ценой признания собственной слабости и не представляя, чем уже завтра мне придется расплачиваться за собственное согласие, я сказал:

— Да!

— Тогда готовься к своей смерти!..

Я умер через неделю. Я умер для мира, для семьи, для друзей и, может быть, для себя самого.

Я умер.

Серую бумажку извещения, казенно-сочувствующие лица работников военкомата увидела моя мать.

«…числа …года Ваш сын погиб в результате несчастного случая при прохождении срочной службы в в/части…»

— Успокойтесь, мамаша. Сядьте, мамаша.

Крепкие солдаты крутили в тесном проеме подъезда цинковый гроб. Гроб с моим телом.

И все это — растерянность и шок матери, скребущий по стенам гроб, всхлипы младшей сестры, растерянную суету соседей, молчаливое отчаяние отца, полотенце, венки, табуретки я видел сам! Я видел все снова и снова, прокручивая пленку на экране монитора.

Ах, как профессионален был оператор! Как близко показаны глаза матери, как отчетливо слышен скорбный шепот голосов, как все натурально и в то же время художественно. Куда там «Мосфильму»! А ведь снимал он скрытой камерой!

Цинк, конечно, вскрывать не разрешили, ссылаясь на вид травмированного тела. Гроб металлической громадой встал посреди комнаты. Моей комнаты. Я видел знакомый диван, стол, книги и… собственный гроб. И снова: слезы, причитания, вой матери, скорбь знакомых, школьных друзей.

— Вы еще можете все отменить. Вы можете сказать нет. Мы найдем способ исправить… — шептал на ухо инструктор. — Вы можете…

Но отчаяние и упрямство, стыд и гордость и еще страх и какая-то безнадежная злоба стискивали мои зубы. Я не желал показать им свою слабость. Я молчал. Я молчал! И своим молчанием говорил — да!

Но мало им было пассивного согласия. Молчание для них не было знаком согласия. Согласием для них было — действие! И только оно!

Мужайся, курсант! Сжимай зубы и усваивай новые правила. Это называется «крещением»!

Через сутки, с помощью грима, жестов, одежды изменив свой облик, я должен был выехать к месту моего первого служебного задания — на собственные похороны!

Я должен был сам разработать легенду прикрытия, внешнюю маскировку, страховку, учесть пути отступления, найти как, присутствуя на собственном погребении, остаться незамеченным, с каких точек наблюдать за обрядом прощания, чтобы увидеть больше. И все это впоследствии изложить в рапорте с указанием деталей, подсчетом присутствовавших и случайно прошедших рядом людей, описанием их действий и реакций.

Я уже знал правила игры — оценки пойдут за все: оригинальность идеи, учет топографии места и психологических факторов, внешнюю маскировку, степень приближения к объекту — чем ближе я буду стоять к срезу своей могилы, тем больше наберу очков. Они правы. Частокол частностей способен загородить общее. Азарт решения задачи сильнее потенциального ужаса ее итогового ответа. Наверное так изобреталась атомная бомба. И чем более красивое решение я отыщу — а кто откажется быть первым среди лучших — тем безнадежней я увязну в липких тенетах Конторы. Они вязали меня моими собственными руками! Жестоко, но как неодолимо верно отрезали они мое прошлое! И не с кого, в случае чего, спросить — я сам выбрал, выковал свою судьбу. Выхода мне оставили только два — вперед или назад. Но где-то в глубине души я догадывался, что отступление — иллюзия. Ход назад исключен. Слишком много я узнал, слишком далеко зашли наши с Конторой отношения. Я решал конкретные задачи: как до неузнаваемости изменить лицо, походку, голос, какую выбрать одежду, в качестве кого, не привлекая внимания приблизиться к похоронной процессии. Я думал, разрабатывал, браковал варианты. Я решал десятки мелких задач, на самом деле решая одну-единственную — продажу своих тела и души Конторе.