— Дела подождут. Они ко мне каждый день ходят. А ты раз в сто лет, — махнул рукой генерал. — Скажи лучше, как твоя жизнь?
— Потихоньку. От продуктового до поликлиники и обратно.
— Это ж сколько я тебя не видел?
— Больше года. С последнего торжественного собрания.
— Да. Летит время, оглянуться некогда. Ну давай, излагай свое дело. Вы же, ветераны, так просто старых друзей не навещаете. Все с какими-нибудь заботами.
— Вот, — сказал Сан Саныч, выкладывая на стол дискету.
— Ты что, на старости лет компьютерными играми увлекся?
— Увлекся. Именно играми. На боевую тематику, — согласно кивнул Сан Саныч. — Да вот только силы свои переоценил. Не справился. К тебе пришел.
— Что там? — перешел на деловой тон генерал.
— Информация. Ты посмотри на досуге. И доведи до кого следует.
— А что, ты считаешь, моей компетенции будет недостаточно?
— Может быть, и недостаточно. И еще прошу — не затягивай с этим делом. Очень хочется дождаться результатов. Всем хочется.
— Так серьезно?
— Очень серьезно!
— Откуда она у тебя? Если не секрет? — спросил генерал, принимая и пряча дискету в стол.
— Лучше в сейф! — остановил его Сан Саныч.
Генерал внимательно посмотрел на Полковника и, не сказав ни слова, открыл дверцу личного сейфа.
— Так откуда она у тебя?
— От Ивана Степановича.
— Он же умер!
— Потому и умер.
Генерал еще раз взглянул в глаза Сан Санычу. Уже без наигранной вежливости. Уже как генерал. Как человек, облеченный властью.
— Я все понял. Я сделаю все, что возможно. Все, что в моих силах.
— Я был уверен, — сказал Сан Саныч. — Спасибо. От всех спасибо. И от Ивана Степановича тоже.
Глава 37
И пошла жизнь как обычно. Ни шатко, ни валко.
Утром — инвентаризация болей и болячек, чистка остатков зубов и полоскание протезов, завтрак. Диван.
Днем — просмотр газет, выявление новых болячек, поиски потерянных протезов, обед. Диван.
Вечером — телевизор, ужин, лекарства. Диван.
Но диван каждый раз. Обязательно. Потому что устал Сан Саныч. Не в таком преклонном возрасте в войнушку играть. Ладно, если бы пистолеты да автоматы были игрушечные, пластмассовые. Но они были железными. Неподъемными. И бандиты были настоящими. И кулаки у них тоже были нелегкие.
Тут не каждый молодой бы справился. А ветераны выстояли. Но не за так просто. Не за здорово живешь. Полезли у ветеранов болячки всяческие. Как обычно после драки.
Странное дело — в окопах сидишь, под открытым небом, в грязи, в воде, в снегу по уши — и хоть бы что. Ни простуды, ни триппера. Ни одна напасть не берет. Словно из железа сделан. Даже обидно.
Кончились бои, в тыл оттянулись, самое бы время отдохнуть — так опять нет, все болезни в гости пожаловали. Здрасьте, пожалуйста. И простуда, и ангина, и… Но это если повезет.
Что ж их раньше не было, на передовой? А вот не было, и все тут. Необъяснимый медицинской наукой факт. Как и еще один, из той же серии. Когда ползали солдатики на фронте по грязи, по трупам, осколки получали в мягкие ткани, на проволоке ржавой кожу, мясо рвали — и никаких заражений не знали. А дома занозу посадил — и будьте любезны, нарыв в полруки.
Вот и ветераны, видно, по старой окопной памяти, пока в поле дрались — держались. А как домой в уют да теплоту прибыли — раскисли.
— Ну, как вы там? — звонил периодически Сан Саныч друзьям.
— Ой, не говори, Полковник! Руки-ноги плетьми висят. Температура. Чих ураганный. Сопли что гранатные осколки во все стороны летят. Со свистом. Не знаю, доживу ли до ужина.
— А другие как?
— Так же. Отсюда стенания слышу. В общем, нормальная послевоенная жизнь. Неделю.
А на вторую — сюрпризы пошли. Мало сказать, неприятные.
— Слушай, Саныч. Ты знаешь, что Толька в больнице? В реанимации.
— Как?!
— Так. Со вчерашнего вечера. Днем был нормальный, а к вечеру скрутило. Враз. По всей видимости, сердце. Если бы не помогли вовремя, его бы уже не было. Повезло. Соседи участкового терапевта вызвали, а сами куда-то ушли. Он к Толе заглянул, в поликлинику позвонить, и что-то такое увидел. Давление ему замерил и чуть не ахнул. Всадил пару уколов и вызвал «Скорую». А та «скорая» — реанимационную. Если бы еще десяток минут, было бы поздно.
— А врачи что говорят?
— Врачи говорят, возраст. И еще говорят, какие-то перегрузки.
— Какие, к черту, перегрузки?
— Вот и они спрашивают, какие перегрузки? А Толя твердит, что месяц лежнем лежал, головы от подушки не отрывая. Даже на огород не ездил. Берегся.
— Ну?
— Вот тебе и ну. Теперь в реанимации.
— Ну так поехали в больницу.
— Едь — не едь, все равно не пустят. Мы завтра решили. С утра. Собираемся на обычном месте. На городошной площадке. Я, ты и Михась. Семену пока решили ничего не говорить, ему своих болячек хватает. Встречаемся в десять.
Сан Саныч пришел вовремя.
Борис опоздал на полчаса.
Михась не пришел вовсе.
— Ты что, с ума сошел! — возмутился Полковник, завидя идущего от остановки Бориса. И тут же осекся. — Что случилось?
— Беда не приходит одна. Михася машина сбила.
— Когда?!
— Только что. Когда он шел на автобус. Наверное, торопился. Помнишь, возле его дома проулок? Где обычно в обход ходят. Так вот он пошел прямо.
— Жив?
— Когда увозили — был жив.
— Мать честная! Куда же ехать?
— К Михасю. Он ближе.
— А Толя?
— Он все равно без сознания. Я звонил. К Михасю ветераны опоздали.
— Умер, — сказал дежурный врач. — Не приходя в сознание. Будете оформлять?
Сан Саныч почернел лицом и ничего не ответил.
— Вам плохо? — спросил испугавшийся врач.
— Плохо, — честно сказал Сан Саныч. — Хуже не бывает.
Остаток дня ветераны продежурили в реанимационном отделении районной больницы, где лежал Анатолий. Он все так же не приходил в себя.
— Жить будет? — спрашивали ветераны.
Врачи неопределенно пожимали плечами.
К ночи решили возвращаться по домам. Чтобы утром снова заступить на дежурство.
Пока провожал Бориса, пока ждал автобус, пока ехал, Сан Саныч думал об одном — о несправедливости судьбы, убивающей после боя. Он помнил такие нелепые смерти по фронту. Когда не от пули, не от осколка, не от штыка. Когда во сне — под колесами завернувшей в лес машины. Когда на собственной, потерявшей чеку гранате. Когда от прошедшего по окопам неожиданного ночного мороза.