Окончательная реальность - читать онлайн книгу. Автор: Вильгельм Зон cтр.№ 77

Сейчас Бунчук помогал бывшему революционеру за откат получить финансирование одного амбициозного проекта. Стимулирующие работоспособность пищевые добавки на основе экзотических растений Мексики.

– Спрос громадный, – рассказывал Бунчук. – Конвейерные рабочие устают, добавки смогут на порядок увеличить производительность труда. Большие заказы ожидаются, между прочим, из России, промышленный бум там нарастает.

Первый звонок о том, что ситуация с мировым экономическим ростом далека от нормальной, прозвенел в марте 1929 года. Акции промышленных предприятий падали несколько недель подряд. Большинство не придало этому значения. Коррекция – звучали слова – есть возможность купить дешевле. Однако кое-кто уже начал догадываться, что финансовый бум не более чем пузырь, надутый спекуляциями на завышенных ожиданиях прибыльности. К сожалению для судеб мира, Михаил Александрович Шолохов не принадлежал к числу осторожных, дальновидных игроков. Он начал покупать. Поначалу казалось, что все будет хорошо, цены вновь поползли вверх.

Крах наступил 29 октября 1929 года. Черный вторник – обвальное падение стоимости акций прежде всего на Нью-Йоркской фондовой бирже. За считанные часы Михаил Александрович потерял все, что нажил за последние годы. Но это еще полбеды – он остался должен.

Волна банкротств захлестнула Америку. Когда должен банк, это проблема кредитора, когда должен человек, это становится проблемой человека.

Шеф службы безопасности Бунчук сидел, вытянув вперед сжатые черноволосые, как у коршуна когтистые руки; роняя их на колени, шепотом сказал:

– Беги отсюда, Миша. Беги куда хочешь, хоть в Россию, там, говорят, еще хуже, но беги; беги, чтобы пятки сверкали, чтобы искры летели.

– Что случилось? – помертвевшим голосом спросил Шолохов.

– Твой долг выкупил Буханка, бухгалтер Рябого Джо, времени у тебя мало…

– Так что же, наш банк долги сотрудников гангстерам продает?

Бунчук потух. Устало рассматривая свои ладони, сказал:

– Санировать человеческие долги – грязное дело. Наезжать, видишь ли, вредно для здоровья и души… Всем хочется ходить в цветущем саду за чужой счет!

– Тебе тяжело, Билл, – сказал Шолохов, – ищи другую работу.

– Замолчи! – крикнул Бунчук, моргая побелевшими от бешенства глазами. – Я не уйду с этой работы! Тут я вижу, ощутимо чувствую, что приношу пользу! Выгребаю нечисть! Удобряю землю, чтоб тучней была! Плодовитей! Когда-нибудь по ней будут ходить счастливые люди…

Бунчук повернулся спиной, побарабанил в окно. Голос его стал глуше.

– Уезжай, Миша, честное слово, пока не поздно, уезжай.

Кризис, как водится, ударил по России сильно, с оттягом. По улицам, как в прежние времена, курсировали шикарные «Руссобалты» и «Бентли», но работы не было совсем. Молодой финансист с биржевым опытом Уолл-стрит на хрен никому не облокотился. Правительство вело себя совершенно безответственно, раздавая деньги обезумевшим от жадности и страха приближенным магнатам. Дума бурлила; вновь, как в стародавние времена, усиливалась императорская камарилья. Говорили о какой-то подковерной борьбе между румынскими и абхазскими кланами, о том, что молодой император болен, о влиянии матери, о светской жизни сестер…

Шолохов отправился к родственникам: не помогло. Нормальной работы не находилось. Финансовый кризис не оставлял шансов для финансиста. Подумав немного, он принял решение: «Надо перекантоваться у конвейера. Ничего, не помру – кризис не вечен, поработаю годик на производстве, поумнею».

Братья Рябушинские были из тех, кто умел отстоять свои интересы в правительстве. Даром, что ли, издавали они газету «Утро России», столько сделали для культуры родной страны. Теперь, когда кризис прижал не на шутку, непрофильные инвестиции окупались. Тряхнув старые связи, напомнив кому надо о чем надо, получили необходимые деньги. Щедрыми государственными кредитами пополнился их «Московский банк»; досталось кое-что и Автомобильному московскому обществу.

Новый директор Иван Лихачев работал по 18 часов в сутки. Все трещало по швам, но он знал: его акционеры – люди серьезные, в беде не бросят, не дадут конвейеру остановиться. Так и получилось: финансирование подоспело, хотя и в последний момент.

– Но, – сказали акционеры строго, – давай, брат, эффективность повышай. Времена теперь другие, производительность труда – главный показатель.

Лихачев и сам знал. Давно он уже присматривался к продукции фирмы «Бронштейн Фармасьютикалс» (Нью-Йорк, Медельин, Акапулько). Препарат «Ударник». Рекламные буклеты, выполненные в забористом стиле 10-х годов, сообщали: «Лучших пилюль не было и нет, готов сосать до старых лет», «Уникальная пищевая добавка на основе экзотических растений Центральной Америки, гарантированное повышение производительности труда», «Выполним план великих работ», «Даешь дорогу рабочей смекалке» и наконец: «Ударник»: Верь, взойдет она, звезда пленительного счастья».

Лихачев отложил буклет, снял телефонную трубку:

– Зина, что там, контракт с этим Бронштейном готов? Зайди, я подпишу.

Первый день на конвейере прошел неплохо. Михаил Александрович устал, но был сыт. Кормили на автомобильном заводе хорошо. Жаловаться не на что, даже это место просто так с улицы не получишь. Помогли родственники. Выходя из столовой, Шолохов заметил, как на кухню вкатывают тележки с красивыми иностранными ящиками. «UDARNIK» – было оттрафаречено на боку.

С утра на дверях проходной появился плакат: «Культурно жить, производительно работать».

На обед Михаил Александрович запоздал. Возился с какой-то железякой на заводском дворе. Войдя в столовую, ни о чем таком не думал. Ребята, с большинством из которых не успел познакомиться, сидели на лавках и с аппетитом уплетали сытную похлебку. Поставил на поднос пышущую жаром тарелку, положил хлеб, осмотрелся. Нашел место, присел скромно, с краю. Откусил хлеб, съел пару ложек супа. Вкус показался чуть-чуть необычным. Совсем чуть-чуть. Потом закружилась голова, захотелось спать, как после пива. С трудом открыл слипающиеся веки, последний раз взглянул на эту исчезающую реальность и погрузился в сладкую дремоту…

В этот момент Федор Дмитриевич Крюков проснулся. Шел 1912 год. Пахло отпотевшей землей и влажным кизячным дымом. Сизыми струйками выползал он из труб и долго стоял в раздумье над соломенными крышами, потом нехотя стлался по улице и закутывал бирюзовой вуалью вербы в конце станицы. Вверху между растрепанными косицами румяных облаков нежно голубело небо: всходило солнце.

Крюков пребывал в приподнятом настроении. Он был рад чему-то. Может быть, тому, что влажный воздух весеннего утра ползет ему за шею и приятно щекочет еще сильное тело. Или тому, что встретил вчера Анастасию, о которой часто вспоминал все эти годы. Она смотрела как-то особенно именно на него. Крюков не сомневался – узнала. Сердце наполнилось волнением. Захотелось взять перо и бумагу, вернуться к роману, который не получался, шел тяжело, неохотно последнее время. «Правильно приехал домой, – подумал Федор, – здесь все на пользу, все в помощь…» Внезапно заболела голова. Обычно он не страдал мигренью. Наверное, воздух… Ничего, пройдет.