Братья наши меньшие - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Данихнов cтр.№ 94

Я лежал с минуту, превозмогая боль в раненой ноге; кровь сочилась, но не обильно.

— И это хорошо, — сказал я вслух. — Еще десять этажей. Десять жалких этажей — и все.

Я встал, едва сдержал проклятие, потому что очень сильно заныла нога; каждый шаг словно лезвие ножа по ступне.

— Я — чертова русалочка, — сказал я, хватаясь руками за перила, подтягиваясь на следующую ступеньку. — Иду, а в ногу впивается лезвие. Шаг — лезвие. Два — нож. Столовый. Три — и вот уже крючья раздирают мою кожу. Но я станцую; нет прекрасного принца, и принцессы, кстати, тоже нет. Нет никого, ради кого можно танцевать, но я буду танцевать. И это будет прекрасный танец… и все… удивятся…

Я миновал еще один этаж. Сил не оставалось совсем, а площадка следующего пролета угрожающе прогибалась, готовая рухнуть в любой момент.

— Ненавижу, — сказал я ей и пошел дальше, забыв о боли, о ветре, который кидал обжигающе холодные снежинки в лицо. Я смеялся над ветром. Потом сообразил, что всего лишь кривлю рот, пытаясь засмеяться, а из горла вырывается жалкий хрип, — и замолчал. Шептал:

— Я — русалочка… проклятая русалочка… ненавижу…

За шесть этажей до верха пол на площадке все-таки осыпался. Мне повезло: успел свернуть на следующий пролет. Лед затрещал, и вниз полетели, сверкая на закатном солнце, куски льда; они падали, похожие на драгоценные камешки, и это было красивое зрелище. Я с завистью следил за камешками. Я хотел оказаться на площадке в ту секунду, хотел сам превратиться в драгоценность. Хотя бы на краткое мгновение.

Может… прыгнуть вслед?

Мысль пришла незваная и ушла, как подобает такой гостье, сопровождаемая пинком под зад. Я развернулся и пополз дальше. Всего на мгновение отпустил руки и тут же заскользил вниз, к пропасти. Едва успел схватиться за перила и долго лежал и отдыхал, не в силах посмотреть вниз. Нечего там высматривать… нечего… ползи, Кир, ползи…

За три этажа до вершины я улегся на спину и смотрел на ледяной потолок. Замерзшими руками достал пачку сигарет, механически ударил о ладонь — покрытая ледяной корочкой сигарета выскользнула наружу, звонко стукнулась о пол и покатилась по ступеням вниз: дзень-дзень-дзень…

— И разбилось зеркало, и каждый осколок превратился в заледеневшую сигарету… и полетели осколки-окурки по всему миру… и если кому-то в легкие попадет такой окурок — не позавидуешь этому человеку. Покроются инеем его легкие, и станет человек… нет, не злым и противным, человек станет кашлять кровью, а после очередного затяжного приступа кашля выплюнет на ладонь кусок замерзшего легкого… вместе с покрытой ледяной корочкой сигаретой… а где-то в вышине будет смеяться безумный тролль, ублюдочный сигаретный магнат, торгующий куревом, который скажет: «Не могут ошибаться тридцать миллионов курильщиков, потому что у нас демократия. Курильщики сделали свой выбор и оказались большинством, значит, и ты… и ты должен взять сигарету в зубы… выплюнуть легкое…»

Сказка мне не понравилась, хоть я и сам ее выдумал. Очень хотелось курить. А еще — надо были идти. Надо…

Я перевернулся на живот, оттолкнулся руками от пола и пополз, сдирая колени в кровь. Ползти было неудобно. Я раз десять забирался на одну и ту же ступеньку и раз десять сползал.

За два этажа до верха я, опершись о перила, вынул пачку из кармана, положил на перила и щелкнул указательным пальцем, отправляя ее в полет. Бесценным прямоугольным алмазом пачка умчалась вниз; этажами пятью ниже с тихим звоном разбилась и разлетелась на тысячу осколков. Совсем как в моей сказке.

— Тридцать миллионов курильщиков не могут ошибаться, — пробормотал я. Лишь бы что-нибудь сказать, лишь бы не отмерзли губы. — Принцип демократии в действии. Также не могут ошибаться десять миллионов убийц, сто миллионов врунов и триста миллионов воров. Один человек — один голос. Этот сволочной мир вообще не может ошибаться, потому что в нем живут миллиарды людей разумных, и все равно мир катится в пропасть. Значит, так надо. Но ведь он, мир этот, может исправиться в обратную сторону, ведь верно? Надо только… захотеть…

За этаж до вершины я задумался: почему до сих пор я не замерз? При такой-то температуре…

Подумав, вынул из-за пазухи альбомный лист, на котором была изображена красная жар-птица. Вернее, жар-голубь. Он подмигивал мне алым глазом и что-то говорил беззвучно; от бумаги шло тепло, доброе и домашнее.

— Коля, Коля, где ты сейчас, в каких таких краях… — прошептал я.

Непослушными руками я сложил из листа бумажного журавлика и пустил его вниз; журавль летел, описывая круги, плавно и вальяжно, спускался нехотя. Там, где он пролетал, таял снег, и весенняя капель стремилась вниз, и это было красиво.

Последние ступеньки я опять полз со скоростью ступенька в минуту. Подъем — отдых. Подъем — отдых. Терял остатки крови, оставлял на острых ледяных краях целые куски кожи — и полз.

— Доползла гордая птица… — прохрипел я, переваливаясь через последнюю ступеньку.

Я почти перестал видеть. Глаза слезились, а сердце стучало неохотно, через раз.

— Вижу.

— Что… видишь?

— Что доползла. Только зачем?

— Сейчас узнаю, — ответил я, сплевывая на пол, и поднял голову.

На верхней площадке никого не было. Напротив стояло на узорных ножках самое обыкновенное зеркало, прямоугольник метр на три без рамы, покрытый морозными узорами. Справа от зеркала стояла перевернутая ледяная колба в человеческий рост, внутри которой темнел женский силуэт.

Маша?

— Забавный ты человек, Сказочник, — тихо произнес кто-то. Голос был смутно знаком, но я не мог понять, кому он принадлежит.

— Сказочник?

— Почему нет? Впервые вижу человека, который умирает и рассказывает самому себе сказки, чтобы отвлечься. Тебе помочь?

— Спасибо, как-нибудь сам.

— Закуришь?

— Издеваешься?

Я все-таки поднялся. Последние силы собрал; сорвал с тела ледяные цепи и ожил. Вытянулся во весь рост, грязный, в пропитанном кровью снеге с ног до головы, и посмотрел на зеркало.

— Выкинул альбомный лист, который тебе подарил несчастный слепой ребенок. Самолет из него никому не нужный собрал. Зачем?

Я пожал плечами:

— Не знаю… Снежная королева.

Он засмеялся:

— Тебя, значит, звать Кей?

— Пропусти меня к зеркалу, — попросил я. И добавил: — Пожалуйста.

— Я тебя не держу. Только вот… ты уверен, что оно тебе надо?

— Что я там увижу?

— Неважно. Важно то, что тебе это не поможет. Только хуже будет. Чесслово.

Я сделал шаг вперед:

— Мишка Шутов. Леша Громов. Иринка? Наташа Клюева? Лера? Даже этот чертов Желтый Директор, кем бы он ни был. Ты их всех убил?