— Но великие аскеты жили?
— И чего добились? — спросил я. — Улучшили жизнь хоть одному человеку? Спасли хоть одного ребенка?
— Их подвиг не мог быть напрасным, — возразил он.
— Значит, — сказал я, — ты поверил словам некоторых ригористов Храма, что Маркус — это карающий меч Всевышнего? Грешное человечество должно погибнуть, а святые отцы дадут начало новому человечеству, подобно Ною с его семьей?
— При чем здесь ригористы, — отрезал он. — Я сам так считаю!
— Да, — согласился я, — конечно. Думаю, даже настоятель монастыря Истины для тебя небезупречен, не так?
Он стиснул челюсти.
— Все грешны, сэр Ричард!
— Однако…
Он прервал с яростью:
— Однако есть границы! И ваши границы, как понимаю, очень даже зыбкие, что пропускают много греха и несправедливости. Отец Бенедарий грешен, но он рядом с вами ангел!
— Ну да, — пробормотал я, — как Ной рядом с Мафусаилом или Енохом явный грешник, но среди остального человечества праведник… Ладно, я возвращаюсь. Но ты сказал, что знаешь, откуда демоны выходят?
— Да, — ответил он, — но они ее охраняют…
— Показывай, — ответил я.
Несмотря на размолвку, что проложила между нами трещину, он просиял, как ребенок, которому дали большую сладкую конфету.
— Правда? Пойдем вместе?
— Да, — ответил я, — ты можешь тоже. Что делать, надо дать и тебе подраться.
Он засмеялся счастливо.
— Сэр Ричард! Там их столько, даже вам не одолеть!
— Тогда зачем…
— Проредим их стаю, — сказал он. — Когда их мало, держатся в той долине. Когда больше, выходят за пределы. Только тогда я их и настигаю. По одному — по два. Иначе не успеваю со святой водой.
— Нас двое, — сообщил я, — значит, мы сильнее впятеро… не так ли?
Он воскликнул:
— Как скажете, сэр Ричард!.. Ударим, как в старые времена!
Я засмеялся, это хорошо звучит, когда почти мальчишка вспоминает о старых временах, словно древний дед.
— Тогда не будем медлить, — сказал я. — У меня вообще-то времени в обрез…
Он перекрестился.
— Да, сэр Ричард. Хотя скоро все равно Творец начнет все сначала…
Я смолчал, сердце уже и так переполняла горечь, я чувствую, как поднимается по горлу. Сигизмунд, самая чистая душа в мире, самый что ни есть праведник…
Но каково место праведности в этом мире? Наибольшего успеха в жизни добиваются неправедники, однако их путь тоже неверен, общество неправедников развиваться не может, и оно вскоре погибнет под ударами того, в котором праведности сохранилось больше.
Однако и общество праведников немыслимо, никто не вынесет такой груз. Недаром же во всех монастырях, где люди добровольно принимают на себя намного более строгие ограничения, чем в миру, во всех уставах записано, что нужно быть снисходительнее к слабостям человеческим, ибо монахи тоже человеки, и если перегнуть — можно сломать.
И вот я, раздираемый противоречиями, праведник и грешник в одном лице, иду по жизни с обнаженным мечом в руке, часто и жестоко пускаю его в ход, ибо оружие быстрее всего решает почти все вопросы… и вроде бы строю Царство Небесное.
И уверен, что поступаю правильно.
Глава 9
Бобик выскочил первым, весело прищурился на ярком солнце. Кони Сигизмунда держатся от арбогастра подальше, даже зашли с другой стороны шатра, хотя Зайчик не обращает на них внимания, а Бобик пробежался взад-вперед перед шатром, вскинул голову и некоторое время с надеждой всматривался в каменный навес.
Я поднялся в седло арбогастра, Сигизмунд стреножил коня и пустил его пастись рядом с ручьем, после чего ловко и красиво вскочил на своего коня.
— Сэр Ричард, — поинтересовался он чересчур небрежным тоном, — а почему вы сказали, что за последний год почти не обнажали меч? Разве это не наша святая обязанность — защищать мир?
— После первого убитого твоим мечом, — сказал я, — уже нет ни ужаса, ни колебаний, нет… ничего. Только статистика. К тому же я никогда еще не убивал никого с холодной кровью… А когда в ярости или когда защищаешь кого-то, то жизнь отнять легко хоть у одного человека, хоть у многих…
Он воскликнул:
— Но разве с холодной кровью убивать можно?
— С холодной кровью, — пояснил я, — убьешь только того, кого нужно. А так в пылу битвы рубишь всех… И даже после битвы. Другое дело, что с холодной кровью трудно заставить себя убить даже виновного… Это что там за уродливая пирамида?
Он повернул голову, некоторое время всматривался.
— Вон тот конус? У вас острые глаза, сэр Ричард! Это гробница одного великого искателя Древних сокровищ. Говорят, велел все свои находки захоронить вместе с ним. Многие пытались туда проникнуть, там дальше их разбросанные кости.
Я ответил сдержанно:
— В гробницы проникают только воры, называй они себя честно грабителями или красиво — дипломированными археологами. Потому мы пойдем дальше, Сиг.
— Святые слова, — произнес он почтительно. — Я всегда чувствовал, что есть что-то нехорошее в том, что читают чужие письма, пусть даже великих, или вскрывают их могилы.
— Простолюдины всегда находят оправдание своим бесчинствам, — сказал я, — и всегда будут находить и оправдывать. Но мы — рыцари! И должны соответствовать. И пусть весь мир опускается в низость все глубже, но мы будем драться и за этот мир.
Сигизмунд смотрел на меня со страхом в глазах.
— Сэр Ричард… а это не гордыня?
— В чем?
— Объявить себя праведником, — ответил он замерзающими губами, — ради которого Всевышний должен остановить карающий меч, уже занесенный над погрязшим в грехах человечеством?
— Никто из нас не знает, — ответил я скромно, — насколько он праведен. Все мы себя переоцениваем, иногда недооцениваем, только Всевышний зрит верно и оценивает сравнительно точно.
— Вы хотите сказать…
— Уже сказал, — ответил я. — Возможно, мы недооцениваем свои силы? И свою праведность?.. Думаю, скоро сами увидим.
Он привстал на стременах, я проследил за его взглядом и рассмотрел в дальней рассыпающейся от старости горе широкую темную расщелину, а возле нее… так бы сразу не заметил, с десяток мертвенно-бледных тел, почти неразличимых на снегу.
— Они? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Но из норы будут выскакивать еще и еще…
— Еще бы, — согласился я. — Должны защищать Отечество, это закон, а мы должны рушить чужое отечество, чтобы утвердить свое, это тоже закон. Не забыл насчет моей спины?..