Муравьиный лабиринт - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Емец cтр.№ 17

Алиса снова уходила часа на полтора. Хождение за синими мочалками ее абсолютно устраивало.

– Ты чего творишь? Она же ни фигуса не делает, – наконец озадачился Ул.

– И хорошо, что не делает! Я этого и добиваюсь, – удовлетворенно ответила Рина.

– ?!

– Алису лучше держать в безнагрузочном режиме. А то она после конюшни будет дезинфицировать весь ШНыр. И так дней пять, пока не окунет в хлорку последние очки Кавалерии, – сказала Рина.

Он не понял. Она объяснила. По ее наблюдениям, Алиса обычно долго раскочегаривалась на любой труд, ленилась, откладывала до последнего, но если уж начинала работать, то впадала в остервенение и становилась опасной для окружающих. Например, когда она двое суток подряд, вооружившись наждаком и махровым полотенцем, до блеска натирала все шныровские ложки и вилки, этого испугалась даже Суповна. Еще бы! Приходишь в четыре утра на кухню, а там сине-бледная, как мертвец, сидит Алиса и, закусив губу, надраивает вилки. Обращаешься к ней – не слышит, начнешь оттаскивать – только хуже, еще покусает или вилкой в глаз ткнет. Нет уж, пусть носит мочалочки с пупырышками. Спокойнее будет!

Кстати, раз уж зашел разговор, посуда в ШНыре была разномастная, накопившаяся за несколько столетий. Тарелки-то, понятно, бились быстро, хотя временами попадалась и какая-нибудь желтая, невероятно тяжелая с пастухами и пастушками у серебряных озер. А вот ложки и вилки жили долго. Время их не брало. Наряду с обычными общепитовскими, одолженными из городской столовой Череповца лет тридцать назад, встречались и серебряные, с орлами.

Меркурий рассказывал, что, когда в 1812 году французы отступали, через Копытово шел обоз с награбленным в столице добром. Увяз в снегах. Тридцать французов, несколько поляков, офицер и пушчонка. Ночью сидели у костра, дрожали. Под утро к ним подлетели шныры, поговорили. Дальше французы топали налегке и в снегах больше не застревали. Пушчонку многие видели. Она стояла у хозблока. В ствол ей вечно наталкивали мусор.

– А вещи из обоза? Вернули? – спросила, помнится, Яра.

– Да оно, понимаешь. Москва большая. Поди пойми, чего откуда. Стырено. Тогда в ШНыре. Хозяйством заправлял. Михеич. Курский мужик, коренной. У него снега зимой. Не допросишься.

– Вроде Кузепыча?

– Не человек ищет место. А место. Ищет. Кого ему надо, – веско ответил Меркурий.

* * *

День тянулся, тянулся и, наконец, согласился закончиться. Около восьми, когда пегасня была вычищена и проветрена, Меркурий удовлетворенно оглядел ее и позволил завести пегов.

– Ну все, вдовы, я сердита! Обычно же весной дезинфекция! – простонала Наста, засовывая в сугроб красные, потрескавшиеся от хлорки руки. Резиновые перчатки лопнули, а от обычных автомобильных, которые Кузепыч покупал огромными экономическими паками и раздавал потом с величайшим скрипом, толку было мало.

– Уже. Весна.

– Ничего себе весна! Это еще зима!

– Уговорила. Весной. Тоже будет, – заверил ее Меркурий, после чего у многих возникло желание задушить Насту и закопать ее в снегу. Меркурий своих обещаний никогда не забывал. Это было проверено многократно.

Ученики потащились к ШНыру, окна которого светились в отдалении. Ветви деревьев то и дело пересекали прямоугольники света, и оттого казалось, что огни шевелятся. Под заметенными елками прямо в глубоком снегу лежали темные ледяные круги, казавшиеся глазами подземного чудовища. Но, увы, и здесь подлый натурализм! Это были всего лишь два подтаявших люка теплосети.

Сашка, бодрый как электровеник, устраивал засады и бросался снежками. Один попал во Фреду. Вымотанная за день, она вспылила, хлопнула ладонью по льву и, взметнув над головой тяжелую садовую лавку, которую в обычном состоянии едва подняли бы пять человек, погналась за Сашкой, снося молодые деревья. Тот удирал короткими перебежками, пока у Фреды не иссякла магия.

В ряд елок, посаженных в один год и потому бывших примерно одной высоты, затесалась неправильная елка-недомерок. Даня шагнул к ней и внезапно взмыл над землей, точно его сгреб лапами огромный богомол. Даня болтался головой вниз и видел мир перевернутым. Прямо под ним, как щель копилки, распахнулся глиняный рот. Страшный голос пророкотал:

– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! Я тебя съем!

– Охотится. Ишь ты. Как ветками обвязался. Изобретатель, – дружелюбно сказал Меркурий и, улыбнувшись в заиндевевшие усы, пошел к ШНыру.

– А помочь? – завопил Даня.

– Успеется. Каждый настоящий шныр. Должен сам. Выкрутиться.

Даня продолжал болтаться в воздухе. Отсюда ему хорошо был виден застрявший в горле у Горшени валенок. Те безразмерные валенки, в которых Суповна выколачивала на крыльце половики. Выбивалкой она при этом орудовала так, что выстрелы слышны были до самого Копытово. Местный лесничий решал, что приехали охотники, и раскочегаривал свой «уазик». Недавно валенки пропали, а теперь, получается, нашлись.

– Да-да, конечно! – закричал Даня, размахивая руками. – Съесть меня – прекрасная мысль, свежая и оригинальная! Да только меня… э-э… без майонеза никак нельзя! Кто меня без майонеза съест – будет умный! Ты же не хочешь быть умным? Ум – это страдания, переживания, лишние вопросы!

Горшеня захлопнул рот. Янтарные пуговицы, откидывавшиеся вместе с верхней частью горшка, встали на свое место. Теперь они подозрительно таращились на Даню.

– А не обманываешь про майонез?

– Нет, нет! – выпалил Даня и сразу пожалел об этом. Его встряхнули, да так, что все мысли в голове перевернулись.

– Зачем «нет» сказал? «Нет» сказал – соврал!

– Почему? – спохватился Даня.

– Правда поверху плывет, ложь ко дну идет. Ул сказал: приведет брата, большой будет брат, толстый – обманул. Яра сказала: дай мне накраситься, вкуснее буду – обманула. Кузепыч сказал «рога обломаю!» – неправду сказал. Где у Горшени рога? Когда человек говорит «не обманет» – всегда обманет. Скажи наоборот!

– Как наоборот?

– Сам думай! – настойчиво сказал Горшеня, и голова Дани закачалась почти над его распахнутым ртом. Ох, и огромен он был!

– Обману! – торопливо крикнул Даня. – Даю тебе нечестное неблагородное слово: обману!

Руки разжались, отпуская его. Даня, уже привыкший болтаться в воздухе и расслабивший ноги, от неожиданности сел в сугроб.

– Зачем снег долго сидишь? Простудишься! Горшеня боится быть умный. Умный – злой, умный – несчастный, умный только себя любит. Горшеня хочет быть дурак, – сказал Горшеня с прежней буратинской интонацией и легонько толкнул Даню в плечо.

Тот некоторое время стоял, озадаченно хлопая глазами, а затем, выдергивая из снега циркульные ноги, побежал догонять остальных.

Снег скрипел под ногами. Мороз щипал уши. Круглые желтые фонари лежали между веток. Один из них, ослепительно яркий, шарообразный, запутался в ветвях и казался сияющим яблоком. В снегу отпечатались борозды от саней и тут же – глубокие вмятины конских копыт, такие огромные, что могли принадлежать только Аскольду. Последнее время Аскольд поднимался в воздух все реже и все чаще использовался на работах, сделавшись чем-то вроде шныровского трактора. Кавалерии это не нравилось, и она регулярно отправляла кого-нибудь из новичков пролетать пега. Но чаще всего новички возвращались ни с чем. Оказывалось, что его уже взял Кузепыч и возит на нем секции забора.