Она затянулась сигаретой и посмотрела на него. Букард не умел притворяться долго.
— Мне жаль, что мы вот так расстаемся, — пробурчал он.
— Ты единственный в этом здании, кому пришло в голову повысить Свендсена.
В глазах-бусинах вспыхнуло раздражение.
— Это все, что ты хочешь сказать мне на прощание?
— Нет, есть еще кое-что. — Наконец-то она почувствовала в сигарете прелесть. — Но тебе, наверное, надо сделать еще много важных звонков.
Когда он ушел, появился Майер, постоял у таблички со своим именем. Довольным он не выглядел.
— На Грённинген мы ничего не нашли. Никакой привязки к Хольку.
В дверь просунулась голова Свендсена. Он сиял.
— Вам посылка из Швеции, Лунд, — возвестил он. — Распишитесь, пока еще не уехали. — Последние слова он произнес с особенной радостью.
— Конечно, — кивнула Лунд и показала на сигарету. — Как только освобожусь.
Свендсен пошел на свое место, а Лунд повернулась к Майеру, ткнула пальцем в сторону его удаляющейся спины и сказала:
— Помните, Майер, он их, а не ваш.
Потом подошла к окну. Внизу стоял желтый грузовой фургон, водитель ждал у раскрытой задней двери.
— Мне позвонили криминалисты… — проговорил Майер. — Надо сходить…
Она выдула дым в окно. Вспомнила, сколько раз отчитывала за это Майера.
— Пачку оставьте себе.
Еще одна затяжка, еще одна порция дыма вылетела в сырой ноябрьский воздух.
— Лунд?
— Спасибо, — сказала она, не оборачиваясь.
Когда он ушел, она вернулась к столу, открыла ящик, где хранились вещественные доказательства, нашла пакет со связкой ключей Нанны и положила его в карман.
Накрапывал дождь. Бенгт прислал обратно все ее вещи из Швеции. Она открыла одну коробку: одежда, постельное белье. Ничего, что могло ей пригодиться.
Поэтому она расписалась в получении, позвонила в офис компании-перевозчика, договорилась о хранении вещей, а потом проводила взглядом желтый фургон, который увозил кусок ее жизни. И этот кусок не вернется, пока она не достигнет некой точки в будущем, а вот какой — она не могла даже представить.
Адвокат Лиз Гамборг навестила Бирк-Ларсена в его камере.
— Вагна допросили. Он утверждает, что это он призывал вас отомстить учителю.
— Он этого не делал. Наоборот, хотел меня остановить.
— Так он сказал. И это в нашу пользу. Поэтому не будем ничего менять. Вагну предъявят обвинение как соучастнику. Тюрьма ему не грозит. — Она помолчала. — А вам да.
Бирк-Ларсен тяжело вздохнул, глядя на серый бетонный пол, ничего не сказал.
— Я заверила судью, что вы не попытаетесь скрыться. Что вы не будете оказывать давление на свидетелей по вашему делу, тем более что вы уже признали свою вину.
— И что теперь?
Она пожала плечами:
— Теперь вы можете идти домой.
Бирк-Ларсен почувствовал себя ребенком, которого уговаривают выйти на сцену. Он не любил шуток, и, должно быть, адвокат почувствовала это.
— При условии, — добавила она тут же, — что вы никуда не уедете из Копенгагена. И ни при каких обстоятельствах не будете вмешиваться в расследование убийства. Это важно, Тайс. Если вы еще что-нибудь…
— Я ничего больше не сделаю. Я просто хочу домой.
— Хорошо. Для вашего блага и блага вашей семьи ведите себя тихо. Не общайтесь с прессой. Ничего не затевайте. Просто вернитесь к своей нормальной жизни.
Он сжал губы.
— Насколько это возможно, конечно. Простите. Это было бестактно с моей стороны. Вы можете получить свои вещи. Тайс…
Она хотела что-то сказать, но не решалась.
— Что? — спросил он.
— Сейчас люди очень сочувствуют вам и Пернилле. Но сочувствие — это как кран. Один поворот… — Она сделала рукой вращательное движение. — И все, его нет. То, что придет на смену, не будет таким приятным. Станьте незаметным. Будьте терпеливым. Я встречусь с вами перед судом. И постараюсь, чтобы вы не попали в тюрьму.
Он кивнул.
Адвокат улыбнулась ему на прощание и ушла, оставив его одного. Тайс Бирк-Ларсен сидел один в камере, в синей тюремной робе и черных ботинках, заросший рыжеватой щетиной. Он сидел и думал о странном мире по ту сторону двери.
От неожиданной радости Пернилле вскрикнула. Тут же позвонила Лотте, попросила приглядеть за детьми, стала собираться.
Сестра появилась очень скоро, успев забежать в магазин, чтобы купить племянникам конфет и новую книжку.
Эти ежедневные ритуалы, принимаемые до поры до времени как должное, — суть семьи. И источник боли, когда семья сломана.
Лотта набрала ванну, помогла мальчишкам забраться в воду. Пернилле, уже в плаще, хотела взять ключи от машины со стола, мимоходом глянула в пакет с покупками Лотты, подумала: всего одна упаковка конфет.
Маленькая бутылочка с шампунем, чипсы, печенье… Лотта жила одна и покупала все в смехотворно малых количествах. Сверху в пакет была брошена пачка писем, — видимо, Лотта хотела разобрать почту, когда дети заснут.
Ее вдруг привлек квадратный плотный конверт с казенным шрифтом, лежащий сверху. На нем было напечатано имя Нанны и адрес Лотты.
Из ванной доносился детский визг и голос Лотты, усмирявшей племянников.
— Дай мне утку! — кричал Эмиль.
— Сначала прекрати плескаться водой, — говорила ему Лотта.
Не думая, Пернилле достала конверт, вскрыла его. Внутри была серебряная открытка с изображением наряженной елки. Приглашение на корпоративную рождественскую вечеринку в какой-то ночной клуб в центре. Через четыре недели.
Она смотрела на приглашение и чувствовала, как стынет душа от холода предательства.
— Где же эта утка? — спрашивала Лотта из-за двери ванной. — Ага. Вот она.
Она нашла игрушку, потом вышла попрощаться с Пернилле. И все поняла.
— Нанна работала с тобой, — произнесла Пернилле, сжимая в руках открытку. — Она дала им твой адрес. Вот почему мы ни о чем не знали.
Лотта с виноватым видом подошла к Пернилле, взяла у нее приглашение.
— Когда это началось?
«Ах ты, сестра моя младшая, — думала Пернилле. — Никогда не доверяла тебе».
— В январе.
Пернилле вспомнилось, какой Лотта была в детстве — проказливым, изворотливым ребенком. Она мало изменилась с тех пор, как оказалось.
— Нанна иногда подрабатывала у нас, на заменах. А летом вовсе перестала.
Пернилле этого было мало. Лотта облизнула губы, попыталась взять себя в руки, выглядеть более убедительно.