Государевы конюхи - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 171

— Истинная правда. Теперь только то и докажешь, что Грек для себя где-то табак добыл, испугался, что найдут при выемке, да и велел мешки вывезти, — разумно сказал Семейка. — А что Греку? Его патриарх любит, в обиду не даст. Вот уж его за дым из пасти пороть не станут.

— Он к табаку, поди, еще в Турции приохотился, когда бусурманином был. Все отстать не может, — рассудил Озорной. — А патриарху то, поди, в забаву! Поругает — да и сам потом посмеется.

— Вместе с тем Греком… — совсем тихо заметил Семейка.

— Да-а… Может, и сам то зелье пьет? Втихомолку, а?..

Между конюхами завязался спор — как употребляют табак? Иные, оказалось, настаивают на нем вино, иные даже жуют томленные в горшках с разными приправами листья.

На конюшнях Тимофей повел всех в свой уголок, где мастерил слюдяное окошко. Там на лавочке стояла грубовато сбитая деревянная шкатула, виду странного — высокая и узковатая.

— Вот и проверим… — бормотал он, открывая шкатулу. — Вот и убедимся…

— Да что ты там затеял? — спросил Богдаш. — Оконце, поди, еще не готово, а ты на всякую блажь время переводишь.

— А что, Богданушка, не сменять ли нам тебя на медную сковородку? — с неожиданным ехидством осведомился Тимофей. — Пять алтын сбережем! А шуму от нее не в пример меньше!

— Да чтоб они все передохли! — воскликнул Богдаш.

И непонятно было, то ли сковородкам погибели пожелал, то ли хитрым женкам, гораздым на обманство, то ли даже Земскому приказу.

Данила тихо давился смехом, да и Семейка с ним рядом тоже подозрительно хмыкал и постанывал.

— Да не вопи ты, вон — выпей-ка лучше! — Тимофей протянул добытую из шкатулы и уже открытую баклажку.

Богдаш взял ее обеими руками, поднес ко рту, отхлебнул и едва не выронил.

— Эт-то что такое?…

— Горячий сбитенек, свет. С ужина стоит. Что, плох?

— В самый раз! — злобно выкрикнул Желвак, и тут уж Данила с Семейкой захохотали в голос.

— Давай сюда! — потребовал Данила, отнял баклажку и возгласил, как полагалось всякий раз, когда конюхи садились пить:

— Быть добру!

Сбитень не обжигал, как полагалось бы, но был той приятной теплоты, которая на самом деле нужна промерзшему зимней ночью человеку. Данила передал баклажку Семейке, тот, отпив, вернул Тимофею. И Тимофей, тоже отхлебнув порядочно, принялся ее прятать в свою изнутри слюдяную шкатулу.

Богдаш следил за перемещениями сбитня с великим недовольством. Вдруг он решительно протянул руку:

— Черт с вами — допью!

Отхлебнул и добавил, хоть и с опозданием, зато от всей души:

— Быть добру!

* * *

Наутро в Земском приказе было горестно. Тайно, на ухо, Емельяну Колесникову сообщили, что конюхи-то на заре доставили каких-то двух людишек в Приказ тайных дел. И мешок еще приволокли, а что в нем — неведомо. Мешок длинный — возможно, что и мертвое тело.

Тел приказные навидались довольно, что в мешках, что в рогожах, что одетых, что нагих, это в них трепета не вызвало. Непонятно было, зачем такое сокровище тащить к Башмакову в палаты — мог бы и на дворе разглядеть, что надобно…

Оставалось лишь гадать, нашли конюхи деревянную книжицу или же не нашли. А ежели не нашли, что же теперь Земскому приказу делать?

Протасьев прибыл на службу как ни в чем не бывало — как если бы и не к нему тайно, в сумерках, пожаловал еретик Арсений Грек. Стенька вытаращился на подьячего, но тот за сорок лет службы в приказе видывал и пострашнее вещи, чем возмущенная рожа земского ярыжки.

— Гаврила Михайлович, да что ж это?.. — шепнул Стенька на ухо Деревнину.

— Пошел вон, — шепотом же ответил подьячий. — Да хоть снегом умойся, что ли…

Наталья утром, вопя на всю слободу, что родной муж навеки опозорил, изгвазданной после возни с печью рукой дала Стеньке хорошую оплеуху. А кто ее позорил?!? Сама опозорилась! Вольно ж было про сковородку поминать!

— Гаврила Михайлович!..

— Кыш!

Стенька вышел на крыльцо и с ненавистью уставился на толпу просителей. Люди толклись, пихались, друг дружке на ноги наступали, переругиваясь тихонько, — на громкую ругань явились бы приставы, прибежали стрельцы караульного полка, и порядок был бы наведен скоро и беспощадно.

Ловушка, которую Стенька столь хитромысленно сочинил, рухнула с треском. Такая добыча, как стряпчий конюх Аргамачьих конюшен Богдан Желвак, в дело не годилось. Оставалось утешаться тем, что и конюхи свою ловушку, возможно, зря ладили…

В очереди у крыльца произошло оживление — сразу двое, поскользнувшись на ледяной лепешке, грохнулись. Лепешка была ведомая, и что-то такое всплыло в памяти, чей-то голос лицемерно посочувствовал приказным, вынужденным обходить скользкое место…

Стенька вспомнил того молодца, что домогался деревянной книжицы, — может, честно переписать, а может, исчезнуть с ней бесследно.

Сквозь толпу пробивался к крыльцу другой ярыжка — Елизарий. Взбежал, хлопнул Стеньку по плечу:

— А что, Степа, цена-то прежняя?

— Какая еще тебе цена?

— А сковородка в пять алтын! Гляди, не продешеви!

— Тьфу!

Кулаки у Стеньки чесались заехать товарищу в ухо. Но воздержался.

Этой затеи со сковородкой теперь Земскому приказу до самой Масленицы потешаться хватит. Нужно же было дуре Наталье брякнуть! А на Масленицу другие потехи явятся, авось, и забудут приказные, как земский ярыжка Аксентьев чуть за пять алтын женку под конюха не подложил.

Но ведь почему?.. Ради служебного рвения!

Повесив буйную голову, пошел Стенька на торг, и гулять бы его дубинке по плечам, не разбирая правого и виноватого, вымещая злость от неудачной затеи, кабы в голове уже не раскручивался дальнейший розыск.

Коли конюхи нашли деревянную грамоту — неужто бы в Земском приказе никто не пронюхал? Да тот же Колесников? И шепнул бы тихонько Деревнину — успокойся, батюшка, беда миновала, поди свечек в церквах понаставь…

Но Деревнин сам не свой. Он ведь, Стеньке поверив, что подосланная Наталья подцепила какого-то вражьего лазутчика, норовящего тайны Печатного двора разведать и туда тайком пробраться, ничего другого и не затевал — все упования возложил на пресловутую ловушку.

Стало быть, и самому Стеньке изворачиваться надобно, и начальство спасать.

А путь один — искать того треклятого Перфилия Рудакова, что выманил из касимовских лесов Нечая, пообещав показать деревянную грамоту.

Сиделец в лавке купца Родионова велел заглянуть — авось что и разведает. Сказал «завтра» — так ведь это уже сегодня! Стенька поспешил к лавке и насилу дождался, пока сделают покупку две купчихи с молоденькими дочками, которых на двух дородных женок, очевидно сестер, приходилось то ли восемь, то ли девять, поди сочти, когда они мельтешат, взвизгивают и хохочут.