Маскарад со смертью - читать онлайн книгу. Автор: Иван Любенко cтр.№ 66

– Достаточно, подсудимый, – грубо оборвал кающегося грешника председательствующий.

Гриневицкий зачитал короткое резюме в отношении подсудимых, после чего присяжные заседатели удалились в совещательную комнату. Наступило томительное долгое ожидание. Но прошло не более пятнадцати минут, как раздался звонок.

– Суд идет… Прошу встать! – послышался возглас судебного пристава. Старшина присяжных заседателей зачитал вынесенный вердикт.

Михаила Николаевича Евсеева, мещанина по происхождению, признать виновным. Полину Ивановну Воротынцеву, дворянского происхождения, признать виновной. Дворянина Расстегаева Константина Виленовича признать виновным, но заслуживающим снисхождения…

…Резолюцией окружного суда Михаил Николаевич Евсеев был приговорен к смертной казни через повешение.

Полина Ивановна Воротынцева приговорена к смертной казни через повешение.

Расстегаев Константин Виленович был приговорен к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, а также осужден на семь лет каторжных работ. Опытный адвокат искренне ликовал, торжествуя победу, и поздравлял своего подзащитного, который почему-то совсем не радовался предстоящему каторжному будущему и тихо всхлипывал, по-детски вытирая грязным рукавом слезы, исподволь поглядывая на красивую жену. «Семь лет! Как пить дать не дождется! Изменит… Бросит… Сука», – проносилось в воспаленном мозгу убитого горем бывшего почтового начальника.

Корреспонденты всех трех местных газет на ходу дописывали в блокнотах последние слова зачитанных приговоров и торопились в редакции, чтобы успеть передать материал в утренние газеты, с кричащими заголовками сенсационных статей.

У самого здания окружного суда собралась малочисленная, человек восемь-десять, стайка молодых людей (преимущественно гимназистов старших классов), с растянутой выцветшей простыней, на которой корявыми черными буквами было выведено: «Позор царизму! Свободу героям революции». Когда осужденных выводили на улицу, молодежь начала забрасывать их цветами, а одна юная девушка исхитрилась и поцеловала Евсеева в щеку. И в этот момент Полине вдруг показалось, что Михаил на мгновенье очнулся от религиозного летаргического сна, и в его глазах промелькнуло хорошо знакомое пламя безудержной и дерзкой отваги. Но оно быстро угасло, превратившись в слабый, еле живой огонек, в конце концов совсем потухло в лишенном рассудка взгляде, отняв у нее слабую надежду на его прозрение.

Полина так и не заметила, что той юной и отчаянной девушкой была… Вероника Высотская.

Если у человека остается три или четыре недели жизни, он старается отодвинуть мысль о трагической развязке на неопределенное будущее. Но по вечерам сознание приговоренного неотвратимо фиксирует, что путь до могилы сократился еще на сутки. А ведь было время, когда тюрьма и смерть представлялись ему чем-то далеким и не имеющим к нему никакого отношения. Да и с ним ли это было?

Два с половиной шага в ширину и четыре в длину. По внутреннему полицейскому циркуляру, на каждого заключенного в России отводится одна кубическая сажень тюремного пространства, или четыре с половиной квадратных метра в европейском метрическом исчислении. Но через некоторое время и эта невеликая площадь сузится до размеров могилы. Или нет? «А если за гранью жизни – новая жизнь? Или вообще бессмертие? А может, там другое состояние? А что, если душа, вырвавшись наконец из тесной клетки человеческого тела, обретает иную форму?» – так или почти так мыслит каждый обреченный на смерть узник. Но если об этом думать постоянно, то можно сойти с ума… А чтобы этого не произошло, арестанты пытаются каким-то образом отвлекаться. Кому-то это удается, а кому-то нет. Одни считают кирпичи в стенной кладке, другие – птиц, пролетающих мимо зарешеченного окна, третьи принимаются бегать по камере, размышляя днем и ночью, как совершить побег, а иные читают жития святых, поют псалмы и произносят молитвы, найдя смысл существования в покаянии. Но как только они заслышат о том, что кого-то помиловали или ожидается царский манифест, – сразу появляется надежда, тоненькая, как весенняя травинка, а вместе с нею и неуемная жажда жизни.

Так было и с Евсеевым. Уйдя полностью в себя и беспрестанно молясь, он надеялся обрести утешение и отвлечься от невыносимо тягостных мыслей о скорой смерти. В его подсознании была надежда на чудо, на всесильного Бога, на всепрощающее русское православие. Со стороны же могло показаться, что заключенный уже потерял рассудок. Но это было далеко не так. Михаил с нетерпением ждал еженедельной положенной встречи со священником – единственным близким для него теперь человеком. Святой отец внимательно слушал причитания грешника и всеми силами стремился ему помочь. Но стоило священнослужителю покинуть камеру, как в холодное помещение бесформенной черной гидрой бесшумно вползал липкий и тягучий, как расплавленная смола, страх. В эти жуткие минуты узника начинало трясти, будто в малярийной лихорадке: по спине поднимался озноб и морозил затылок, во рту становилось сухо.

Визгливым детским плачем скрипнула дверь, и в камеру вошли двое: первый – высокого роста, широкоплечий офицер с пышными пшеничными усами, второй – тщедушный человечек, с бледным, заостренным, как у худой церковной крысы, лицом, в юфтевых сапогах с подвернутыми голенищами, в коричневой, мешковато сидевшей на нем тужурке.

Офицер зачитал отказ в помиловании. А штатский тем временем внимательно и как-то оценивающе осмотрел заключенного:

– Все ли вам понятно?

– Да, – едва шевеля растрескавшимися губами, ответил Евсеев.

– Попрошу засвидетельствовать это собственноручно и расписаться. – На столе появились бумага, чернильница и перо.

Буквы у Михаила распрыгались вверх и вниз на полвершка от строчки. Рука не то что дрожала, а ходила ходуном. Стиснув скулы, он поставил подпись. Визитеры вышли, дверь захлопнулась. И время тут же будто сорвалось с цепи и безудержно понеслось вперед, притягивая, словно магнитом, роковые минуты скорой казни. Оно безжалостно давило арестанта свинцовой тяжестью, то останавливаясь, то стремительно пролетая мимо него, тем самым еще больше усиливая приближающийся ужас.

Все стало ясно, когда охранник принес стопку чистого белья и спросил, не будет ли каких-либо пожеланий. Бывший студент только мотнул головой и забился в правый дальний угол камеры под икону Ильи Чудотворца. До самого утра он так и не сомкнул глаз, находясь в полубреду.

Багряным, кровяным заревом пробивался сквозь тучи пасмурный осенний рассвет. На решетках камеры висели круглые, размером с вишню, капли дождя. Снизу доносилось людское многоголосье, редкий стук топора, плач двуручной пилы и по-военному отрывистые команды тюремного начальства, сдобренные ядреной порцией площадной брани. Было тяжело, и хмуро, и страшно. Шум во дворе вскоре стих. Виселицу установили.

По коридору эхом разнеслись шаги, зазвенели ключи, и на пороге появился все тот же охранник. Не говоря ни слова, он сомкнул на руках заключенного малые ручные цепочки и вывел из камеры. Михаил, в серых просторных шароварах и в белой рубахе, отстукивал деревянными сандалиями последние на этой земле шаги. Арестанты, охранники и обслуга при встрече останавливались и с состраданием смотрели обреченному человеку вслед.