Слепой. Исполнение приговора - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронин cтр.№ 43

Справа от дороги горела неровная россыпь освещенных окон. В зависимости от цвета занавесок и абажуров, окна светились по-разному: охристо-желтым, красным, синим, зеленым. Одно окошко, шестое слева на третьем этаже, честно горело ярким, чистым, ничем не приглушенным и не окрашенным, желтовато-белым светом. Занавески на окне отсутствовали, и снизу был хорошо виден гладкий белый потолок с аккуратными рустами на стыках бетонных плит перекрытия и свисающая с него на собранном в кривые петли шнуре голая, как Адам, электрическая лампочка ватт, этак, на сто – сто пятьдесят.

«Или ремонт, или холостяк, – подумал водитель «БМВ», глядя на голую лампочку сквозь темные стекла солнцезащитных очков. – Но если холостяк, то убежденный, идейный, старой закалки. Как это там было у поэта: на письменном столе два черных круга – от чайника и от сковороды… Да нет, чепуха. Холостяк нынче пошел не тот, особенно в Москве. Холостяк у нас теперь гламурный, метросексуальный, знающий себе, любимому, цену. Уж у него-то, будьте благонадежны, все в порядке, все на своих местах – и люстра от кутюр, и шторы из модного салона, и плазма, и педикюр… А почему бы и нет? У него, холостого, ни жены, которой вынь да положь новую шубу или красный «мини-купер», ни детишек – то им на молочишко, то на велосипед, то на травку… ну, в смысле, на контурные карты по новейшей истории России… Лафа! Полная свобода. Стоит ли удивляться, что плодятся нынче только китайцы, африканцы да самые нищие из мусульман – тоже, в основном, африканцы? Так что, скорее всего, за этим голым окошком идет самый обыкновенный ремонт. Гипсокартон, известковая пыль, грязища, перфоратор с утра до ночи, обозленные соседи со своими претензиями, то и дело фонтанирующие трубы, вонючие подмышки и торчащий из раздолбанного кафельного пола, смердящий огрызок чугунной трубы на месте унитаза… Бр-р-р!»

Глеб Сиверов снова зевнул, энергично, как вылезшая из воды собака, потряс головой и потянулся, насколько это позволяло ограниченное пространство автомобильного салона. Последние двое суток этот салон фактически стал его домом, его личной малогабаритной квартирой. Машина была хорошая, скоростная и комфортная; ездить на ней было одно удовольствие, а вот жить в ней – м-да…

С того момента, как закарпатский горе-снайпер едва не проковырял в его голове дополнительное вентиляционное отверстие, прошло уже десять дней. В Глеба стреляли множество раз, причем сплошь и рядом куда более метко. Но инцидент, тем не менее, не только не забылся, но и тревожил Сиверова все сильнее – уж очень он был странный.

Версию о маньяке, будь то идейный борец за присоединение Западной Украины к Румынии или обыкновенный шизофреник, пришлось отбросить как несостоятельную. Такие не ограничиваются парой выстрелов по одной мишени; одной мишени для них мало, и они трудятся, не покладая рук, пока не добьются своей главной цели, которую вряд ли осознают – широкой известности. Но все было тихо, город жил футбольными страстями, и чокнутый со снайперской винтовкой больше никак себя не проявлял.

Разумнее всего было бы покинуть Львов в тот же день, буквально в ту же минуту. Но тогда Глеб уехал бы в Москву, пребывая в тревоге и тягостном недоумении: а что, собственно, это было, и следует ли ждать продолжения?

Поэтому он рискнул остаться, хотя квартиру, естественно, сменил, перед уходом оставив на столе приличную сумму в местной валюте – компенсацию за пробитое окно, испорченные обои, а также скатерть и ковер. Хотя с точки зрения туриста, особенно туриста из самой, понимаете ли, Москвы, компенсация причиталась скорее ему, чем хозяину квартиры: не сам же он в себя стрелял в самом-то деле! Но афишировать данное происшествие было не в его интересах, и он молча и быстро переехал. Судя по тому, что Ирина не задавала вопросов и вела себя на удивление тихо, дырки в оконном стекле она таки заметила, и шитая белыми нитками история о лопнувшей прямо в руках у мужа бутылке ее не обманула.

Устроившись на новом месте, Глеб позвонил в Москву Федору Филипповичу и выпросил еще недельку отпуска. Чувствовал он себя при этом достаточно скверно: все это было нелепо и странно, и сам он вел себя не так, как должен был вести – разумеется, из-за присутствия жены. Жизнь опять взяла его за загривок и ткнула носом в аксиому, которую он упорно игнорировал: человеку его профессии личная жизнь не положена. Семья для него – обуза, ахиллесова пята, которая рано или поздно его погубит. Но то же самое можно сказать почти о любом человеке, будь то бизнесмен, ученый или простой работяга. Даже у работяги могут найтись враги, настолько трусливые, подлые и изощренные, что им покажется мало банального мордобоя, анонимной кляузы в органы или удара кухонным ножом в живот. Тогда они возьмутся за семью: изведут телефонными звонками, отравят собаку, украдут и где-нибудь спрячут ребенка, плеснут жене в лицо кислотой… Так что не надо валить все на профессию. Волков бояться – в лес не ходить; если все время думать, что с твоей женой может случиться что-то плохое, лучше вообще не жениться. А поскольку что-то плохое может случиться с каждым, жениться не следует никому. И тем более, рожать детей – они-то совсем беззащитны. Вот и готово решение демографического вопроса: вымерли все, как мамонты, и никаких вопросов!

Что же до отъезда в белокаменную, то география в этом деле почти наверняка не играла решающей роли. Если убить хотели не кого попало, а именно его, Глеба Сиверова, заказчик, скорее всего, находился не здесь, где стоящих упоминания врагов у Слепого просто не могло быть, а в Москве. Стало быть, ехать домой было намного опаснее, чем оставаться тут.

Писано вилами по воде, спора нет, но полную и окончательную ясность, увы, гарантирует только вскрытие, да и то не всегда.

Получив разрешение развлекаться сколько влезет, до особого распоряжения, Глеб именно так и поступил. Они много гуляли, не обходя своим вниманием рестораны и прочие злачные места, исколесили все Закарпатье и действительно получили массу новых впечатлений. Глеб все это время оставался начеку, но ничего не происходило, и мало-помалу, не веря себе, он начал приходить к ошеломительному в своей простоте и очевидности выводу: все, концерт окончен, продолжения не будет.

Одно из двух: либо его с кем-то перепутали, а потом, обнаружив ошибку, поспешили о нем забыть, либо и заказчик, и исполнитель уверены, что он убит, и потеряли к нему интерес. Странно, конечно, и где-то даже дико, но, судя по стилю работы исполнителя, это вполне могло оказаться правдой.

По истечении целых полутора недель, не омраченных новыми покушениями на его драгоценную персону, Глеб понял, что дальнейшее пребывание здесь лишено смысла. Ирина уже начала скучать и все чаще заговаривала о Москве – какая там погода, какие спектакли дают на Таганке и в Ленкоме, да не забывает ли соседка поливать оставленные на ее попечение цветы, – и он решил: все, хватит, пора и честь знать. В гостях хорошо, а дома лучше. Тем более что там, дома, появится хоть какая-то ясность. Появится, конечно, не сама, для этого придется потрудиться, но появится непременно.

Но ясностью пока что даже и не пахло. Наоборот, все чем дальше, тем больше запутывалось. На въезде в Москву, когда курящийся выхлопными газами, раскаленный ад Кольцевой уже остался позади, Глеб вдруг почувствовал, как резко, скачком, усилилась не оставлявшая его на протяжении всех этих дней тревога. Сомнений не было: он явно делал что-то не то, что-то, чего делать не следовало ни в коем разе.