Савмак уже было прошел самый опасный участок в непосредственной близости от сражающихся, как вдруг еще человек пять молчаливых убийц появились из темноты и присоединились к нападавшим на щуплого. Этого уже горячий нрав молодого скифа вынести не мог: обнажив акинак, он вихрем ворвался в круг, разя направо и налево. Ободренный неожиданной поддержкой, щуплый что-то крикнул ему на незнакомом языке, но Савмак не понял. Впрочем, переспрашивать было недосуг – мечи шипели, как змеи, и запах крови, ударяя в ноздри, пьянил и будоражил юного воина, от чего он на мгновение забыл об осторожности.
– Сзади! – вскричал вдруг щуплый, и Савмак в невероятном кульбите, которому его научил Тарулас, едва успел спасти свою шею от коварного горизонтального удара.
– К спине! – между тем скомандовал незнакомец, и Савмак его понял – этому приему он тоже обучился у лохага аспургиан.
Став спиной друг к другу, они удвоили свои усилия, медленно продвигаясь вглубь улицы, туда, где она разветвлялась узкими переулками. Там проще было скрыться, а из-за близко поставленных строений им не грозили коварные удары с боков.
– Держись ближе! – прохрипел незнакомец и неуловимо – точным выпадом поразил в живот одного из нападавших.
Какое-то время среди них царило смятение – некоторые были ранены, а кое-кто дрогнул при виде мастерства противников.
Савмак мельком глянул вверх и неожиданно почувствовал, как радостно забилось сердце: совсем низко над проулком торчал толстый брус, к нему должна была крепиться вывеска мастерской, но ее или еще не повесили, или у ремесленника просто не хватило денег, чтобы заплатить каллиграфу
[278]
.
Юноша присел и, сильно оттолкнувшись, взлетел на брус, как на спину коня.
– Руку! – прокричал он озадаченному его исчезновением незнакомцу.
Тот отличался на удивление быстрой реакцией: едва услышав голос юного скифа, он сразу же сообразил, чего хочет его напарник; отбив очередное нападение, незнакомец бросил меч в ножны, и, подняв руки над головой, подпрыгнул. Савмак схватил его запястья и, напрягшись, сильным рывком выдернул из кучи врагов, как репу из песка. И спустя мгновение оба уже бежали по плоским крышам невзрачных домишек городской бедноты, не без основания опасаясь проломить тонкие, обмазанные глиной жерди…
Остановились они только среди каких-то развалин, заросших полынью и кустарником выше плеч. Незнакомец бросился словно пловец в воду в высокую траву и с блаженным видом закрыл глаза. Савмак, прилег рядом, подложив руки под голову.
– Благодарю тебя от всей души, брат, – отдышавшись, сердечно сказал незнакомец.
Наконец Савмак рассмотрел его лицо. Оно было сплошь покрыто шрамами. Но глаза незнакомца сверкали как уголья – молодо и, к удивлению юноши, весело.
– Что им было нужно? – полюбопытствовал Савмак, имея ввиду нападавших; судя по тому, с каким остервенением они дрались, встретились эти люди с незнакомцем отнюдь не случайно.
– Луна вознамерилась потушить солнце, – широко улыбаясь, загадочно ответил незнакомец. – Тебя как зовут?
– Савмак… – буркнул юный скиф, раздосадованный уклончивым ответом таинственного незнакомца.
– Гиппотоксот… – то ли спросил, то ли подтвердил свою догадку его собеседник, опытным взглядом окинув парадную одежду Савмака.
Юноша промолчал. Пытливо посмотрев на его хмурую физиономию, незнакомец понимающе кивнул.
– Гелианакс, – назвал он свое имя. – Как и ты, здесь я чужак. А в чужой своре даже опытному псу приходится несладко, – Гелианакс заразительно рассмеялся.
Засмеялся и Савмак, от этих слов нового приятеля ему вдруг стало легко и спокойно.
– Идем, – сказал, поднимаясь, Гелианакс. – Я уже опаздываю. К тому же не исключено, что ищейки продолжают держать след, а нас тут только двое.
– Куда?
– Узнаешь, – опять улыбнулся Гелианакс. – По крайней мере, там мы будем в полной безопасности.
Савмак колебался недолго: по здравому размышлению, путь назад ему отрезан, а Пилумн был не из тех людей, кто впадает уныние из-за того, что кто-то, пусть даже друг, не пришел на встречу. Тем более, что старый морской волк по части застолья мало в чем уступал гиганту-римлянину.
Их встретили закутанные в плащи люди, с опущенными на лица капюшонами.
– Надень, – властно сказал Гелианакс, подавая Савмаку такой же плащ, видимо, свой, потому что юноше он был короток; юный скиф беспрекословно подчинился.
Возбуждение, исчезнувшее после схватки с нападавшими на Гелианакса убийцами, вновь разогрело молодую кровь, и Савмак почувствовал истинное наслаждение от прикосновения к некой, еще непознанной, а от того вдвойне желанной тайне.
Помещение, куда их ввели, оказалось обширным и хорошо освещенным. В дальнем углу на возвышении ярко сверкал отполированный бронзовый диск с лучами, изображающий солнце. На одной из стен искусный художник написал колесницу Гелиоса, запряженную четверкой огненно-красных коней, а на другой – огромного белого быка с вилообразными рогами, между которыми был нарисован золотой шар. Люди, толпящиеся в помещении, были, как и Савмак, в плащах с капюшонами. У многих, как подметил остроглазый юноша, под одеждой имелись кольчуги и панцири, а также мечи или ножи.
Гелианакс, единственный из собравшихся с непокрытой головой, важно прошел к возвышению и скупым, но решительным жестом заставил всех умолкнуть.
– Братья! – обратился он к ним, воздев руки вверх. – Великий и всевидящий Гелиос всегда защищал бедных и обездоленных, слабых и увечных, тружеников и храбрецов. Ничто живое не может произрасти на земле без его благословения, ни одно преступление не останется безнаказанным, если кто-либо обратиться за помощью к Гелиосу…
Савмак жадно прислушивался к голосу Гелианакса: как оказалось, он был не только искусным бойцом, но и великолепным оратором. Смысл речи нового приятеля юноша понимал слабо, но некоторые фразы вгрызались в его сердце, как расплавленный металл, особенно когда Гелианакс заговорил об обидах и притеснениях, выпавших на долю рабов.
– Все мы сыновья мудрого мученика Прометея, сотворившего нас по образу и подобию божьему из земли и воды; он дал нам глаза, чтобы мы могли видеть небесные чертоги богов, подарил людям огонь, без которого они превратились бы в существ бессловесных и диких.
Голос Гелианакса крепчал, наливался всепроникающей мощью, туманил сознание неосуществленными мечтами; из них возникали феерические образы невозможного, настолько близкого, что до него, казалось, можно было дотронуться рукой.
– …Тогда, о братья, скажите мне: почему мы, в день сотворения все равные и счастливые, сейчас помыкаем себе подобными? Почему свободорожденных куют в кандалы или надевают на них ошейник раба? Почему один ест с золотого блюда и пьет выдержанное ароматное вино, а другой не может купить даже черствой ячменной лепешки? Почему?! И до-ко-ле?!