Тени начинали удлиняться. Через ворота был виден двор, темные джунгли безмятежности. Окутанный листвой дом не показывал никаких признаков жизни.
Тран обхватил пальцами черные завитки из стали.
– Пожалуйста, будь дома, – пробормотал он. – Пожалуйста, впусти меня.
Он даже не был уверен, что ему сюда хочется. Тра-на давно привлекал Джей, хотя до вчерашнего дня они едва обменялись и десятком предложений, не касающихся покупки наркотиков. Нечто в его лице изначально будоражило воображение Трана, который восхищался распутной заостренностью черт, хотя у большинства парней от нее шли мурашки. Он жаждал прикоснуться к гладким светлым волосам, неописуемо мягким. Ему нравились серые круги под глазами Джея, углубления под скулами, чувственные губы, бледные очи неопределенного цвета. Он представлял гибкий стан, несравнимый с мускулистой крепкой комплекцией Люка. Еще как-то на рождественской вечеринке Тран познал юношу по имени Зак, чье тело было зеркальным отражением его собственного: мелкое и костлявое (а при следующей встрече Зак хладнокровно послал его).
Тран мечтал о высоком стройном мужчине с нежной бледной кожей. Он мечтал о Джее, мастурбировал, вспоминая его лицо, выступы на теле, надеялся, что он появится сделать заказ на кислоту в одной из кофеен. На этой неделе Джей пришел.
Когда он попросил Трана позировать для него, Тран чуть не совершил большую ошибку. Но ведь конкретного приглашения не последовало, ведь он не может назвать Джея своим другом. У него много приятелей в Квартале, однако сегодня не хочется видеть никого из них.
Он не смог до конца осмыслить утреннюю сцену. Обрывки разговора преследовали его весь день: витиеватая фраза из письма Люка, зачитанная вслух чеканным голосом отца с четкой расстановкой ударений, а вот он стоит в зале, прощаясь с пустым домом, думая, когда снова увидит мать и братьев. Трану еще никогда в жизни не было так одиноко, даже в ужасные сумрачные недели после разрыва с Люком. Ему так хотелось, чтобы кто-то обвил вокруг него сильные руки, прошептал бессмысленные слова в утешение, снял хоть часть боли.
Все друзья из Французского квартала были юными, эксцентричными, рассорившимися с семьями. Они тотчас рассыпались бы в сочувствиях, сказали бы, какой выродок его отец. Проблема в том, что Тран слишком хорошо понимал позицию отца. И ничего с этим не мог поделать. Иногда его тошнило от ровесников. Джея нет дома, он не отвечает. В накатившей волне отчаяния Тран прислонился к звонку. Он даже не знал, отчего ему так сильно надо увидеть Джея, но другого плана действий не было. У него достаточно денег, чтобы остановиться в отеле, но невыносимой казалась мысль провести ночь одному в безликой комнате. Отвечай же, думал он, пытаясь воздействовать на звонок силой воли. Пожалуйста, ответь, впусти меня, я обещаю, что ты не пожалеешь.
Он уже собирался сдаться и в отчаянии опуститься вниз по стене ворот, как затрещал домофон.
– Да? – прозвучал голос Джея – усталый, сухой и чуждый.
– Это Тран.
– Знаю. Я тебя вижу.
Тран посмотрел наверх кирпичной ограды, окружавшей собственность Джея. Там были стальные пики и декоративные завитки из острой как бритва проволоки. В одном крепилась видеокамера, незаметно направленная на тротуар.
– Ну... – Что же теперь следует сказать? Зачем он пришел-то? – Мы виделись вчера. Ты просил меня позировать.
Длинная пауза.
– А... ну да.
Тран сглотнул ком в горле. Он не ожидал натолкнуться на столь искреннее равнодушие.
– Ты не мог бы... – Мягкий голос Джея снова смолк. На этот раз в нем проскользнула нотка озадаченности, и Тран подумал, что он, видимо, сбит с толку. – Э-э... ты не мог бы зайти через час? Я сейчас в некотором роде занят.
У него кто-то есть. Трана осенило. У него кто-то есть, и Тран помешал им заниматься любовью. На глазах выступили слезы. Он и раньше ощущал, как одинок, а теперь почувствовал истинное одиночество.
– Извини, что помешал.
Тран резко развернулся пойти прочь.
– Нет, постой! – догнал его голос Джея. – Не уходи. Я хочу встретиться с тобой. – От такой неожиданной настойчивости Тран остановился и вернулся к воротам. – Я хотел бы сделать пару кадров сегодня вечером. Просто я сейчас... в процессе некоторого действа. Может, ты все-таки зайдешь через час?
Теперь Джей его практически уламывал, чуть ли не ласкал. Перемена была столь резкой, что Трану стало не по себе. Как может человек так быстро меняться, так непринужденно? Но голос искушал, напоминая, зачем он пришел сюда.
– Если ты уверен, то хорошо.
– Это будет лучше, чем хорошо, – сказал Джей, и связь оборвалась.
Тран остался стоять на тротуаре, в глазах до сих пор слезы от смущения. Вдруг он ощутил нелепую похоть.
Он направился обратно в кафе "Дю Монд". Тран не спал уже тридцать часов, в организме было не меньше пяти разных наркотиков, прописаться негде. Надо выпить еще чашку кофе. Надо взбодриться.
Внутри дома на Ройял-стрит Джей был взбодрен как никогда. Возможно, он был взбодрен, как еще никто до него.
За ночь он выпил огромную бутылку коньяка. Проглотил три дозы кислоты, купленной у Трана, затем растворил еще две в бутылке, чтобы поддержать состояние эйфории. Несмотря на стимуляторы, на рассвете Джей заснул.
Казалось, голова набита ватой, пенис – вялый и больной, как червяк на крючке, болела челюсть после упорного поедания неподатливой плоти. Ванная превратилась в склеп. Тело гостя лежало распростертым на кровати, воняло и сочилось. А через час вернется Тран.
Он взял на кухне все необходимое, чтобы избавиться от трупа, и вошел в спальню. Щенок – Джей уже не мог приписать ему какое-либо имя, даже жалкую кличку Фидо, – валялся на боку с закинутыми вверх руками и свесившимися на деревянный пол ногами. Стеганое одеяло и простыни перепачканы кровью из зияющей раны на животе. Комод и постель усыпаны полароидными фотографиями, изображавшими различные стадии перехода от человека к собственности: бессознательность, пробуждение, муки боли, помрачение рассудка, безмятежность. Джей собрал их и положил в ящик рядом с сотней других.
Он разложил на полу мешки для мусора и старые выпуски "Таймс-Пикайюн" и свалил на них тело. Рядом с рабочим местом поставил тазик с водой, рулон бумажных полотенец, несколько сумок и большое пластмассовое ведро. Из ножей он предпочитал кухонный, остро заточенный, а так ничем не примечательный.
Джей начал с головы. Мясо шеи было нежным, легко расслаивающимся под лезвием. Дойдя до позвоночника, Джей вставил кончик ножа меж двумя позвонками и натянул их, одновременно схватил труп за волосы и резко крутанул. Хребет с мокрым щелчком разъединился. Джей аккуратно отрезал оставшиеся ткани, и голова откатилась прочь.
Волосы превратились в кровавый загривок, лицо напухло до неузнаваемости. Кончик языка торчал между красными передними зубами, перекушенный в пароксизме боли. Джей уже такое видел. Он положил голову в фирменный малиновый пакет аптеки "К&В" и приступил к конечностям. Руки и ноги разошлись по таким же пакетам – после промывки, чтобы убрать первый наплыв крови, и после аккуратной упаковки, как заворачивают рождественские подарки.