Посольский внезапно отпустил их руки. Эверт зло покосился на Свена, хотел было возразить, но тут литовец прижал ладони к щекам и спросил:
– Вы понимаете? Вы хоть понимаете, что происходит? В моей Литве идет серьезная борьба с преступностью. Ну, наркотики там, как обычно. Много судебных дел, много обвинительных приговоров, большие сроки… Но за торговлю юными девушками – ничего! Это абсолютно безопасно. В Литве сутенерство практически ненаказуемо. Ни судов по таким делам, ни наказаний. Я вижу, что делают с нашими детьми. Я плачу вместе с ними. Но я ничего не могу поделать. Вы действительно понимаете, о чем речь?
Они подъезжали к Северной заставе.
Эверт отогнал от себя воспоминание о нелепом человечке со шляпой и портфелем, который умолял его о понимании. Вокруг длинными рядами стояли мокрые от дождя автомобили. Свет фонарей и фар преломлялся в тысячах капель воды. Эверт прикинул, что в пробке застряла по крайней мере сотня машин, а это значит, что им придется тут сидеть минимум десять минут. Свен был вне себя и ругался по-черному, что случалось с ним редко. Они и так опаздывали, а теперь опоздают еще больше.
Эверт откинулся на своем сиденье и прикрутил звук.
Ты бросил меня впервые,
И я ушла домой.
В шезлонге прорыдала
Весь вечер напролет…
Звучал ее голос. Под него не слышны были и ругательства Свена, и гудки каких-то нетерпеливых идиотов. Эверт перенесся в те далекие дни, когда все казалось таким простым и понятным, как на черно-белых фотографиях той поры. Да, тогда – это была жизнь. И столько времени оставалось впереди. Он взглянул на пустую коробку из-под кассеты, которую все еще держал в руках. «Слишком поздно одумается грешник», 1964, original «Today's teadrops». На коробке была фотография Сив – он сам снял ее, когда случайно увидел в парке, она тогда еще ему подмигнула и улыбнулась прямо в камеру. Он посмотрел на список песен. Каждую он сам выбрал, записал и вывел название на вкладыше.
Он слушал Сив, а сам не мог забыть коротышку из посольства и его отчаяние. Как только он отпустил их руки, они со Свеном немедленно поблагодарили его за беседу и буквально выбежали из кафе. Но он окликнул их, попросил подождать.
Потом он шел между ними, пока они спускались на первый этаж, и говорил, что хорошо знал Лидию Граяускас и ее отца. Что он приехал в Арланду не столько для того, чтобы убедиться, что Дмитрий Симаит попал на тот самолет, на котором должен был улететь, сколько из чувства уважения и долга к покойному отцу девушки. Он помолчал немного, а когда они уже дошли до выхода, возобновил свой рассказ о человеке, которого посадили в тюрьму и разлучили с семьей, потому что он из гордости повесил литовский флаг не там, где следовало. А ведь он служил в армии. Его, естественно, тут же уволили. И потом, спустя несколько лет после возвращения из тюрьмы, его снова обвинили – на этот раз в антигосударственной деятельности. Он с тремя своими бывшими сослуживцами был к тому же обвинен в краже и торговле оружием.
Затем служащий из посольства как-то резко прервал свое повествование о несчастной судьбе юной девушки, пожал им обоим руки и исчез за чемоданной очередью, змеящейся около стойки регистрации. Эверт и Свен долго смотрели ему вслед. Было такое чувство, что именно за этим он и приходил сюда – чтобы рассказать двум шведским полицейским о том, что его самого трогало очень сильно, – о Лидии Граяускас.
Эверт Гренс на мгновение перевел взгляд с мерцающей магнитолы на очередь из мокрых автомобилей. Все по-прежнему, никто не сдвинулся с места. Свен беспокойно ерзал на водительском сиденье. Он легонько нажал на педаль газа, мотор заурчал громче.
– Эверт, мы не успеваем.
– Не сейчас. Я слушаю, Свен.
– Я обещал. В который раз…
Свену Сундквисту шел сорок второй год. Утром он вышел из дома, когда Анита и Йонас еще спали. У них сегодня семейное торжество, так что он должен был еще к ланчу вернуться в свой дом на Густавовой горе. Он взял отгул на всю вторую половину дня, потому что по крайней мере в дни рождения непременно хотел быть рядом с женщиной, которую любил еще с гимназии, сидеть возле Йонаса и пожимать его ручонку…
Они пытались завести ребенка почти пятнадцать лет.
Они рано решили жить вместе. И ничего не получалось. Анита беременела трижды. Первенец родился семимесячным. Мертвым. Когда ей вызвали искусственно схватки, она металась от боли по больничной койке, кричала, а потом… потом плакала у него на плече, глядя на мертвую девочку. И так было еще два раза. Маленькие сердечки их детей внезапно останавливались.
Это горькое чувство он не забывал никогда. Слишком долго оно душило и их с Анитой, и их любовь, убивало все, что у них было. Пока в одно прекрасное утро они не вышли из самолета в Пномпене и служащий отдела по усыновлению, который встретил их прямо на аэродроме, не отвез их в приют, где в кроватке лежал он. У него были ручки, ножки, черные волосики на голове. И его тогда уже звали Йонасом.
– Я уже должен быть в автобусе.
– Успеешь.
– По крайней мере на остановке у Шлюзов.
– Скоро будешь.
Он обещал. В который раз.
Он вспомнил, как в прошлом году, когда ему исполнялось сорок, стояла страшная жара. И торт со взбитыми сливками прокис на заднем сиденье, пока он занимался делом об убийстве пятилетней девочки. Ей распотрошили живот прямо во время пикника в лесу на Стрэнгнэсе. Он уже ехал домой, а Йонас все сидел у накрытого стола, и сложно было объяснить ему по телефону, что какой-то мерзавец зарезал девочку и из-за этого Свен немного задержится и вернется домой позже.
Он скучал по ним.
– Все, я ставлю мигалку. Плевал я на всех. Мне домой надо.
Свен посмотрел на Эверта, тот пожал плечами. Свен водрузил пластмассовый купол спецсигнала на крышу машины, подождал, когда тот включится, и тронулся. Он протиснулся мимо машин, которые пытались занять несуществующее свободное место. Через несколько минут они были в трех светофорах от пробки и во весь дух мчались к центру.
И в этот момент пришел вызов.
Сначала они его не услышали – все заглушала сирена и голос Сив Мальмквист.
В больнице обнаружен Хильдинг Ольдеус. Мертвый. Он лежал на лестнице, недалеко от отделения, в котором проходил лечение после передозировки. Лицо обезображено так, что его с трудом удалось опознать. Женщина-врач, которая его обнаружила, сказала, что к нему приходил посетитель, и даже смогла его описать: высокий мужчина с бритой головой, искусственным загаром и шрамом, идущим от рта к виску.
Эверт не мигая смотрел на дорогу. Похоже, он улыбался.
– Сутки, Свен. Прошли всего лишь сутки.
Свен посмотрел на него.
Он подумал об Аните и Йонасе, которые ждали его, но ничего не сказал.
Он перестроился и поехал в Южную больницу.