На мосту Санкт-Эриксбрун дул пронизывающий ветер; Вильсон смотрел сверху на корабли, поезда, машины; ему нравилось во время прогулки остановиться и немного поглазеть по сторонам.
…Ночью он выслушал по мобильному телефону версию Паулы о панике и спешке. Теперь, когда он спокойно и без препятствий походил по квартире, версия эта показалась ему правдоподобной. Вильсон знал: если Пауле придется выбирать, умереть ему или убить, он вполне способен убить. Так что вероятность того, что стрелял как раз он, существовала, однако Вильсон был уверен: в квартире на Вестманнагатан стрелял не Паула. С каждым новым разговором тот казался все более напуганным и затравленным, а за девять лет работы в тесном контакте Эрик Вильсон научился понимать, когда его агент говорит правду.
Вильсон остановился перед дверью дома номер семнадцать на Санкт-Эриксплан; тонкие стекла в старой деревянной раме, несущийся мимо сплошной поток машин. Он огляделся: лица прохожих не выражали ни малейшего к нему интереса, еще раз оглянулся и вошел в дом.
Закончив с пятнами крови на Вестманнагатан, Эрик двинулся в дождавшемся его такси дальше, к кварталу Крунуберг и кабинету в коридоре следственного отдела. Если верить списку оперативно-следственной группы, ее руководителя уже назначили. Эверт Гренс, помощники — Свен Сундквист и Мариана Херманссон. Вильсон несколько лет проработал в одном отделе с Гренсом, но так и не был знаком со странным комиссаром; он много раз пытался пойти на сближение, но не встретил взаимности и сдался — зачем ему этот пожилой полицейский, когда-то лучший в профессии, который теперь, обозленный на весь свет, сидит и крутит записи Сив Мальмквист? В кабинете Вильсон открыл компьютер, свернул файл со списками следственных групп, зашел в базу под названием «Текущие заявления» и вбил адрес «Вестманнагатан, 79»; оказывается, за последние десять лет он фигурировал трижды. Вильсон выбрал последний случай — укрывательство и сбыт краденого в особо крупных размерах. Человек с финской фамилией из квартиры на первом этаже продал больше тонны обогащенной меди.
Эрик закрыл за собой дверь подъезда на Санкт-Эриксплан, 17; приятно было оказаться в тишине и не слышать проносящихся мимо машин. На лестнице было темно, а когда его попытка включить свет провалилась в третий раз, он сделал выбор в пользу тесного лифта, который отвез его на шестой этаж. Вильсон шагнул на строительную площадку — здание ремонтировали и жителей временно выселили. Неподвижно постоял на покрывавшем пол крафте, вслушиваясь в ничто, пока не убедился, что он один, потом открыл запертую дверь, на почтовом ящике которой значилось «Стенберг», и прошелся по двум комнатам и кухне, чтобы проверить прикрытую прозрачной защитной пленкой мебель. Так он и работал. Двое-трое крупных домовладельцев города одалживали ему ключи и график работ во временно пустующих квартирах. Сейчас ему досталась квартира номер пять, «пятерка». В распоряжении Вильсона она находилась чуть меньше месяца, несколько встреч с разными агентами, работавшими под полицейским прикрытием; квартира останется за ним еще месяц, пока ремонт не закончится и жильцы не вернутся в свои дома.
Вильсон отклеил пленку с кухонного окна, открыл его и выглянул во внутренний двор: тщательно разровненные гравийные дорожки и новые скамейки в скверике с парой качелей и недлинной горкой. Паула появится через минуту. Из черного хода дома напротив, дома пятнадцать по Вулканусгатан. Это было обязательное требование ко всем явкам — выселенная квартира и доступ во внутренний двор через дом с другим адресом.
Эрик Вильсон закрыл окно и снова приклеил к стеклу защитную пленку; примерно в эту минуту там, внизу, открылась дверь, и Паула торопливо зашагал по гравийной дорожке.
Эверт Гренс нетерпеливо стиснул папку с фотографиями убитого, сделанными Кранцем. Десять минут назад он по факсу отправил в Копенгаген фотографию головы, вымытой, но еще с кожей, состояние до вскрытия. В папке имелись еще три снимка, и Гренс изучал их, пока ждал ответа. Один анфас, один в профиль слева, один справа. Изрядная часть рабочего времени Гренса уходила на то, чтобы рассматривать запечатленную на пленке смерть, и он знал, как трудно иногда понять, спит человек или действительно умер. На этот раз все было ясно — три дыры в голове. Если он не видел мертвеца сам, если получал изображение от техника-криминалиста или по факсу от коллеги, то всегда искал под головой у трупа светлую металлическую подставку, и если находил, то это значило, что фотография сделана в прозекторской. Эверт смотрел на снимки, размышляя, как он сам будет выглядеть и что подумает тот, кто станет рассматривать изображение его лежащей на металлической подставке головы.
— Гренс.
Зазвонил телефон, и комиссар положил папку на стол.
— Якуб Андерсен, Копенгаген.
— Так.
— Я насчет фотографии, которую вы прислали.
— Да?
— Вероятно, это он.
— Кто?
— Один из моих осведомителей.
— Кто?
— Я не могу сказать. Пока не могу. Я не до конца уверен в этом и не хочу раскрывать информатора без нужды. Вы знаете, как работает система.
Гренс знал, как работает система, и ему не нравились принципы этой работы. Требования уважать личности осведомителей и агентов, работающих под прикрытием полиции, усиливались по мере того, как росло число этих людей, и становились важнее, чем обмен информацией между полицейскими. Во времена, когда любой полицейский может завести себе собственных осведомителей, от такой секретности больше вреда, чем пользы.
— Что вы хотите?
— То, что у вас есть.
— Слепки зубов. Отпечатки пальцев. Ждем результатов по ДНК.
— Пришлите их.
— Сейчас пришлю. И жду вашего звонка через несколько минут.
Голова на металлической подставке.
Гренс провел рукой по глянцевой фотобумаге.
Осведомитель. Из Копенгагена. Один из тех двоих, что говорили по-шведски в квартире на Вестманнагатан, когда польские мафиози совершали там сделку.
Кто же второй?
Пит Хоффманн шел по дорожке унылого внутреннего дворика — торопливый взгляд на дом на другой стороне, шестой этаж, голова Вильсона мелькнула в окне, там, где отклеилась защитная пленка. Хоффманн вылетел из аэропорта имени Шопена первым рейсом польской компании LOT, в начале девятого утра. Всю ночь он провел упершись лбом в холодное стекло, но не особенно устал. Его захлестывали волны то возбуждения, то тревоги, они накатывали из вчерашнего дня, вместившего в себя человеческую смерть и решающую встречу в Варшаве. Пита несло неведомо куда, и он не знал, как остановиться. Он позвонил домой; ответил Расмус, сын никак не хотел выпустить трубку из рук — ему столько надо сказать! Трудно успеть, но ведь надо же рассказать, какое злое зеленое чудовище было в мультфильме! Хоффманн проглотил комок и вздрогнул, как вздрагивают люди, обнаружив, что стосковались по кому-то больше, чем сами думали. Сегодня вечером он обнимет их, всех троих, и не отпустит, пока они сами не попросят. Пит открыл калитку в ограде, потом еще одну, перешел из внутреннего двора дома номер пятнадцать по Вулканусгатан во внутренний двор дома номер семнадцать по Санкт-Эриксплан, открыл дверь черного хода и оказался на лестнице, которая осталась темной, хотя он несколько раз щелкнул выключателем. Шесть этажей по довольно крутым лестницам (лифт может застрять), ступеньки покрыты крафтом, и двигаться бесшумно трудно. Хоффманн посмотрел на часы, проверил фамилии на почтовых ящиках; дверь с табличкой «Стенберг» открылась изнутри ровно в одиннадцать ноль-ноль.