И начинается дикий хапарай в темпе чечетки.
Срочно заводят на место механизмы главных машин. Приклепывают снятые листы
обшивки. Командир принимает решение: начинать движение самым малым на одной
вспомогательной, ее сейчас кончат приводить в порядок, а уже на ходу, двадцать
четыре часа в сутки, силами команды, спешно доделывать все остальное. Всем БЧ
через полчаса представить графики завершения работ.
БЧ воют в семьсот глоток, и вой этот вызывает
в гавани дрожь и мысль о матросском бунте, именно том самом, бессмысленном и
беспощадном: успеть никак невозможно! Командир уведомляет командиров БЧ об
ответственности за бунт на борту, и через час получает графики. Согласно тем
графикам лап у матроса шесть, и растут они вместо брюха, потому что жрать до
Ленинграда будет некогда и нечего, коки и вся камбузная команда тоже будут
круглые сутки завершать последствия ремонта. — Отлично; не жрешь — быстрей
крутиться будешь.
И тут вспоминают: а красить-то, красить
когда?! Ведь ободрано все до металла!!! Командир — старпому: сука!!! Помполит —
боцману: вредим понемногу?.. Боцман: в господа бога морскую мать. — Через час
отходим!!! — Боцман: есть.
За пять минут до отхода, командир голос
сорвал, вопя по телефонам, является старпом — доклад: задача выполнена.
Командир: гигант! как? Помполит: ну то-то же. Старпом: так и так, сводная
бригада маляров береговой базы на стенке построена. Пока мы на ходу все
доделаем, они все и покрасят, в лучшем виде. Приказ — принимать на борт?
Командир хлопает старпома по плечу, жмет руку
помполиту, утирает лоб рукавом, смотрит на часы и закуривает:
— Машине — готовность к оборотам.
Приготовиться к отдаче швартовых. Рабочих — на борт.
Старпом говорит:
— Может быть, взглянете?
— Чего глядеть-то.
А снаружи раздается какой-то странный шум.
Командир смотрит в лицо старпому и выходит на
крыло мостика.
Вся команда, побросав дела, сбилась вдоль
борта. Свистит, прыгает и машет руками.
А на стенке колеблется строй малярш. И делает
матросикам глазки.
Папироса из командирского рта падает на палубу,
плавно кувыркаясь и рассыпая искры, а сам он покачивается и хватается за
поручни:
— Эт-то что…
Старпом каменеет лицом и гаркает боцману:
— Это что?!
Боцман рыкает строю:
— Смир-рна! — и, бросив руку к виску,
рапортует: — Сводная бригада маляров в составе двухсот человек к ремонту-походу
готова!
Малярши смыкают бедра, выпячивают груди,
округляют глазки и подтверждают русалочьим хором:
— Ой готова!..
Матросики по борту мечут пену в экстазе и
жестами всячески дают понять, что они приветствуют малярную готовность и, со
своей стороны, также безмерно готовы.
Командир говорит:
— Ну!.. — и закуривает папиросу не тем концом.
— Ну!.. — говорит. — Да!..
Помполит говорит:
— Морально-политическое состояние экипажа! — А
у самого зрачки по блюдцу, и плещется в тех блюдцах то, о чем вслух не говорят.
А старпом почему-то изгибается буквой зю, и
распрямляться не хочет. И краснеет.
А рация в рубке верещит: «Доложить готовность
к отходу!»
— Готовность что надо, — мрачно говорит
командир, сжевывая папиросный табак.
А боцман снизу — старорежимным оборотом:
— Прикажете грузить?
Командир машет рукой, как Пугачев виселице, и
— обреченно:
— Принять на борт. Построить на полубаке к
инструктажу.
И малярши радостной толпой валят по трапу, а
морячки беснуются и в воздух чепчики бросают, и загнать их по местам нет
никакой возможности.
— Команде по местам стоять!!! — вопит
командир. — Отдать носовой!!!
Потому что никакого времени что бы то ни было
изменить уже не остается. В качестве альтернативы — исключительно трибунал; а
перед такой альтернативой человеку свойственно нервничать.
И раздолбанный крейсер тихо-тихо отваливает от
стенки, а малярши выстраиваются на полубаке в четыре шеренги, теснясь
выпуклостями, и со смешочками «По порядку номеров — рас-считайсь!»
рассчитываются, причем счет никак не сходится, и с четвертого раза их оказывается
сто семьдесят две, хотя в первый раз получилось сто девяносто три.
Боцман таращится преданно и предъявляет в
доказательство список личного состава на двести персон. Персоны резвятся, и
становится их на глазах все меньше, и это удивительное явление не поддается
никакому научному истолкованию.
Болельщики счастливо — боцману:
— Да кто ж по головам-то! Весом нетто надо
было принимать — без упаковки!
Командир вышагивает — инструктирует кратко:
— Крейсер первого ранга! Дисциплина!
Правительственный приказ! — Замедляет шаг: — Как звать? Не ты, вот ты!
Назначаешься старшей! Вестовой — препроводить в салон. Боцман! — разбить по
командам, назначить ответственных, раздать краску и инструмент, поставить
задачи! Через полчаса доложить исполнение — проверю лично! Приступать.
И поднимается на мостик.
И под приветственный свист со всех кораблей
они медленно ползут к выходу из гавани.
Командир переминается, смотрит на створы, на
карту, на часы, и старпому говорит:
— Ну что же, — говорит, — Петр Николаевич. Вы
капитан второго ранга, опыт большой, пора уже и самостоятельно на корабль
аттестовываться. Так что давайте, командуйте выход в море. На румбе там
восемьдесят шесть, да вы и сами все знаете, ходили. А я пока спущусь вниз:
посмотрю лично, что там у нас делается. А то, сами понимаете…
И, манкируя таким образом святой и
неотъемлемой обязанностью командиру на входе и выходе из порта присутствовать
на мостике лично, он спускается в низы. И больше командира никто нигде не
видит.
А старпом смотрит мечтательно в морское
пространство, принимает опять позу буквой зю, шепчет что-то беззвучно и звонит
второму штурману:
— Поднимитесь-ка, — говорит, — на мостик.