— Передаю его вам, бойцы, с рук на руки. Берегите его, лелейте и ласкайте…
Те молча, дисциплинированно, серьезно кивнули.
— Подожди, — вмешался я. — Я получил телеграмму от замминистра, от Степанова…
— Знаю, все знаю, — перебил Фомин. — Оне, в смысле их превосходительство Анатолий Иваныч, мне и велели тебя встретить и перепоручить этим бойцам…
— Куда? Зачем? — обескураженно спросил я. — Ничего не понимаю!
— Слава Богу! С возвращеньицем! Мы здесь так и живем всю дорогу — ничего не понимаем…
На парадной площадке у входа в аэропорт бушевала нормальная вокзальная суета. Хотя, конечно, здесь ощущался завышенный, антуражно-приподнятый уровень жизни — дорогие иномарки, лимузины с синими «рогами» моргалок и правительственными номерами, импозантный багаж, нарядные дамы, многие с породистыми собаками, разнообразные оглоеды с сотовыми телефонами, цветы у встречающих.
Здоровенный гаишник лениво разгонял подъезжающий транспорт с площадки перед большими стеклянными дверями, оцепленной для милицейского конвоя. Я попрощался с мрачным Котовым, поручкался напоследок с его коллегами розыскниками, моими парижскими спутниками и подошел к Смаглию:
— Ну что, Василий Никифорович? Хочу пожелать тебе здоровья, остальное — за судом и следствием…
— И тебе, земляк, не хворать! А вообще зря ты меня заловил, командир. Лучше мы бы с тобой в Париже сейчас гулеванили!
— Что поделаешь! Живем по понятиям — ты бежишь, я догоняю…
— Все по-честному! — согласился Смаглий. — Я тебе только один секрет открою: мы тут все по кругу бежим. И ты тоже. Неизвестно, кто кого догоняет…
— Так думаешь?
— Знаю! Как запыхаешься чуток — оглянись. У тебя уже на хвосте сидят.
— Обязательно оглянусь, — заверил я. — А за телефончик — спасибо…
Подошел ухмыляющийся Фомин, похлопал меня по спине:
— Все, все, все! В таких случаях в крематории говорят: пора-пора, прощайтесь, господа…
— Бывай, — засмеялся Смаглий и нырнул в «Волгу».
Фомин открыл передо мной дверцу джипа «чероки»:
— Давай поехали. Отправляю тебя — и мчим в Лефортово.
Один из «шкафов», которым меня перепоручили, покачал головой и коленом проворно застопорил переднюю дверцу:
— Простите, попрошу вас на заднее сиденье… Второй «шкаф» уселся за руль.
Я удивленно посмотрел на Фомина, а тот развел руками.
— Ничего не попишешь, Серега, это правила перевозки особо ценного контингента. Места впереди — для нас, расходного материала, саперов милиции, сменных мишеней…
Я влез в машину, а Фомин наклонился к окошку:
— Не бздюмо! Все будет о'кей! Думаю, кто-то сверху тебе впарил чрезвычайное по пакости и важности дело…
Мы хлопнули друг друга на лету ладонями, джип медленно покатился, «шкаф» на ходу прыгнул в машину, хлопнул передней дверцей.
Я оглянулся, и в заднем стекле было видно, как Фомин машет нам вслед рукой. Я еще слышал, как, подходя к «Волге», он крикнул:
— Сопровождение подано?
Водитель из милицейского «жигуленка» с мерцающей световой рампой на крыше дал Фомину отмашку, и тот уселся за руль «Волги»…
Кот Бойко: сговор
Я слушал Николай Иваныча, смотрел с интересом, как ползают по его лицу жирные мыши бровей, и думал о том, что все-таки нет в мире справедливости.
Любой ссыкун, хромой или кривой, получает без проблем инвалидность. А Николай Иванычу — не дадут. А почему? Ведь запустили его в мир с таким фантастическим зарядом антипатичности, такой ползучей бытовой противности, что просто непонятно — как он прожил жизнь? Будь он косорылый, со стеклянным глазом, с горбом или грыжей — не взяли бы на боевую службу, а все остальное — нормально. А так он, бедняга, целую жизнь мается со своей отвратительностью. Бабы ему не дают, мужики не дружат, начальство не уважает и остерегается, подчиненные боятся и ненавидят. Жена, наверное, мечтает стать вдовой, дети — сиротами. Господь всемилостивый смотрит на него в смущении: «Не виноват я, ошибочка с тобой вышла — не люблю я тебя…»
Сейчас он мне напористо-ласково втолковывал:
— Известно, что это твой дружок тебя в клетку отгрузил…
— Не преувеличивай! — усмехнулся я. — Народный обычай, национальный аттракцион — спихнуть на крайнего.
От усердия выступали на бугристом лбу Николая Иваныча капли зеленого, наверное, вонючего пота.
— Ну да, это конечно! Все нормально! Только с этим крайним вся жизнь прожита, и все первые деньги и бизнес принес этот крайний, — пожал плечами Николай Иваныч. — Бабулечки эти неплохой урожай дали: сам-тысяча…
— На деньги плевать! — махнул я рукой. — Завтра новые, как плесень, вырастут…
— Не плюй на деньги, Костя, — серьезно задвигал своим валяным подбородком Николай Иваныч, и голос его зазвучал как-то зловеще, будто в опере:
— На деньги, как на икону, плюнешь — больше не вырастут…
— Ну ты даешь! — засмеялся я вполне беспечно. — Деньги — как бабы: приходят, уходят… Кого-то просто так, без причины любят — сами липнут. А другой до обморока вздыхает, а они на него смотреть не будут. Пруха должна быть! Деньги везунчиков любят.
— А ты — везун? — с сомнением посмотрела на меня эта мерзкая глыба.
— А то? Я — профессор человеческого счастья, доцент удачи. Я — завкафедрой теории везения!
— То-то и видать! — покачал головой Николай Иваныч.
— Чего тебе видать? Ну не будь я везунчиком, стали бы твои хозяева чинить порушенную справедливость? Сижу здесь с тобой, вискарь лакаю. А не на шконках в лагере. Ладно, ты говори попросту — чего тебе надобно?
— А ничего! Ты теперь вольная птица, сам с дружком своим разобраться сможешь.
Я долго смотрел на него, а потом участливо заметил:
— Вижу, что и вас он достал крепко…
— Он человек шустрый, он всех достал, — горько сказал мне мой тягостный собутыльник. — Пока ты отлучался на время, он тут в большие забияки вышел. Поэтому коли понадобится тебе помощь — деньгами, нужными концами, инвентарем тебе привычным, — подсобят тебе.
Я налил в стакан шотландской ячменной самогоночки, медленно-протяжно отхлебнул, зажмурился от удовольствия, а потом поднял на него свой простодушно-доверчивый глаз:
— Ага, понятно! Ну и жить, само собой, под твоим надзором?
— Ну почему — под надзором? — обиделся Николай Иваныч. — Просто вместе будем жить, часто видеться. А вот Валерка, тот при тебе будет круглые сутки на побегушках. Всегда он при тебе будет…
— Выходит, моего согласия и не требуется? — спросил я на всякий случай.